8
Маша посмотрела Корсаку в глаза и сказала:
– Мне холодно, Глеб. Мне кажется, я умираю.
Белый пар, вырвавшийся у нее изо рта, заслонил лицо Глеба, но через секунду рассеялся.
Глеб улыбнулся, покачал головой и мягко произнес:
– Ерунда. Ты выдержишь, ты сильная.
– Не такая уж сильная, – со вздохом сказала она. – Раз не смогла тебя удержать.
– Удержать? – На его лице отразилось легкое замешательство. – Но ты ведь сама захотела, чтобы мы разошлись.
Маша улыбнулась побелевшими от холода губами.
– Какие же вы, мужчины, глупые. Ничего-то вы не понимаете.
Глеб протянул руку и ласково погладил ее по покрытым инеем волосам.
– Ты выдержишь, – повторил он, глядя ей в глаза. – Вспомни, через что ты прошла. Обезумевшая толпа пыталась принести тебя в жертву. Но ты выжила. Горбун-маньяк держал тебя в погребе и травил собаками, но ты выжила. Тебя пытались убить и замучить много раз, но ты все еще здесь, живая и здоровая. Тебя так просто не сломить.
– Я выжила, потому что ты всегда был рядом.
– Я и сейчас рядом, – уверенно сказал Глеб. – Ведь ты говоришь со мной.
– Это все сон. Видение. Я ведь понимаю. – Она грустно улыбнулась. – Старуха Суховей – настоящая ведьма, и она не выпустит меня отсюда. Но я боюсь не этого.
– А чего? Чего ты боишься, Маша?
– Я боюсь, что она причинит вред детям… и тебе.
– Не причинит, – твердо сказал Глеб. – Не сможет.
Маша вгляделась в его осунувшееся бледное лицо.
– Глеб, в последнее время ты плохо выглядишь. Я давно хотела тебе об этом сказать. С тобой что-то происходит, верно?
Он отвел глаза и уклончиво ответил:
– Возможно.
– Я хотела обо всем расспросить, но не решилась. Не хочу, чтобы ты думал, будто я все еще люблю тебя. Не ради себя. Ради тебя.
Он улыбнулся и с нежностью сказал:
– Глупенькая. Тебе не надо ничего говорить. Я все понимаю. Я знаю тебя лучше, чем ты сама.
– Да. – Маша улыбнулась. – Ты самый умный мужчина на свете.
Глеб дернул щекой и произнес с досадой:
– Не такой уж и умный, раз потерял тебя.
Маша поежилась.
– Я замерзаю.
Глеб насмешливо сказал:
– Ерунда! Подумаешь – холод. Ты всегда любила зиму. Ведь так? Вспомни, как счастлива ты бываешь зимой.
– Да, я любою зиму. Знаешь, в юности, когда мне было лет двадцать, я ездила зимой в деревню к родственникам… Я находила в лесу чистый сугроб, вырывала в нем ямку и наливала туда вишневого ликера. А потом ела его ложкой! Глупо, правда?
Глеб покачал головой:
– Нет. Это очень красиво.
Маша снова поежилась.
– Мне по-прежнему холодно, Глеб.
– Ты не замерзнешь. Я обниму тебя, и тебе станет тепло. Иди ко мне!
Он обнял ее – крепко-крепко, прижал к себе и поцеловал в макушку.
– Ну, вот. Сейчас ты согреешься. Я тебе обещаю. Ты мне веришь?
– Верю, – сказала Маша. – И всегда верила. Каждому твоему слову. Даже когда знала, что ты лжешь.
Глеб тихо засмеялся и поцеловал ее в щеку. Губы у него были теплые, почти горячие. И руки тоже. Маше и впрямь стало теплее в его объятиях.
…Она почувствовала, что засыпает.
9
А потом, когда, казалось, холод проник в каждую клетку ее организма, когда он остановил кровь в ее жилах и превратил эту кровь в лед, Маша услышала лязг замка, а следом – голоса.
– Вон она! – крикнул кто-то. – В углу!
По мерзлому полу загромыхали ботинки. Что-то легло на плечи Маше.
– Уйдите с дороги – я ее вынесу! Ну же!
Сильные руки подняли ее с ледяного пола и понесли – Маша улыбнулась в смертельной полудреме, ей почудилось, будто она поплыла.
– Сильное переохлаждение, – снова услышала она чей-то далекий голос.
Потом зазвучало сразу несколько голосов, но словно издалека, Маша не смогла разобрать ни слова. Яркий свет полоснул ее по глазам.
– Растирайте! Ну же, бисовы дити! Одеяла сюда! Ну! И термос, термос принесите!
До сих пор Маша не чувствовала боли, но вдруг – словно сотни игл вонзились в ее тело: в руки, в ноги, в шею и щеки. Она разомкнула губы и закричала, вернее – ей показалось, что она кричит, а на самом деле с губ ее слетел лишь хриплый вздох.
Боль жгла, колола, резала.
– Давайте же! – кричал взволнованный мужской голос, который казался Маше странно знакомым. – Растирайте! Курыленко, ноги растирай! Да сильнее, дурень! И термос, термос несите! Ох, бисовы дити, шоб у вас рога поотваливались!
Постепенно боль отступила, и на смену ей пришел жар – словно Машу обложили горячими полотенцами.
– Мария Александровна! Маша!
Она открыла глаза и сперва не видела ничего, кроме яркого света, а потом на этом сияющем фоне появился темный силуэт. Силуэт стал сгущаться, обретать черты. И наконец превратился в мужское лицо.
– Ну? – Лицо приблизилось, светлые глаза тревожно вгляделись в нее. – Маша! Ты меня слышишь?
Что-то горячее обожгло губы и рот, прокатилось жаркой, режущей волной в груди. Маша поняла, что пьет из термоса обжигающую сладкую жидкость.
– Пей, Маша, пей! Это чай!
Она сделала еще несколько глотков.
– Ну? – взволнованно спросил Леонид. – Как ты?
– Нор… нормально, – вымолвила Маша.
Леонид засмеялся.
– Ну, отлично! Теперь все будет хорошо! Врач сказал: если сразу проснешься, то все наладится!
– Да, – сказала Маша и тоже попробовала улыбнуться.
Как ни странно, у нее получилось.
– Как ты… как ты меня нашел? – едва слышно пробормотала она.
– Мы отследили твой мобильник! – объяснил Леонид, сияя. – Ты набрала мой номер! Помнишь?
«Помню», – хотела сказать Маша, но у нее не хватило сил, и она закрыла глаза.
Сорок минут спустя она сидела на стуле, закутавшись в одеяло, и снова пила чай из термоса, который приволок с собой кто-то из коллег Леонида. Чай был горячий, крепкий и сладкий.
– Пей, пей, – сказал он ласково, сидя рядом, и по-отечески поправил одеяло. – Натерпелась небось ужасов? Будет что рассказать москальским полицаям.
Маша уже пришла в себя, но зубы ее все еще стучали по пластиковой кромке чашки термоса.
