– Почему вы так говорите? – неприязненно спросил Комзаев.
– Да потому, что вы с ней так говорите! – окрысился Валентин
Дмитриевич. – Думаете, почему у нее припадки начинаются? Мне за дверью все ваши
дурацкие вопросы слышны. Интересная у вас версия вырисовывается! Как будто моя
жена нарочно привела девчонку туда, где ее так ловко подстрелили! А ведь, между
прочим, именно убитая сидела до конца приема, ждала мою жену, а не наоборот!
– С чего вы это взяли? – холодно спросил Комзаев.
– То есть? – с такой же интонацией произнес Залесский. – Вы
разве не слышали, что рассказывала моя жена?
– Я слышал, что показывала Валентина Николаевна, – уточнил
Комзаев, даже не соображая, какой лингвистический кошмар он только что породил.
– Но это только ее показания. Ни опровергнуть, ни подтвердить эти слова, как вы
понимаете, никто не может.
– Почему никто? Уборщица видела, как Люда там сидела, в
вестибюле, меня ждала, – слабым голосом проронила Валентина.
– А почему ждала? Может быть, именно вы попросили ее
подождать! – с видом прокурора Вышинского изрек Комзаев. – Чтобы потом…
Валентина откинулась на спинку стула. Она устала так, что
готова была прямо сейчас лечь и заснуть. А впрочем, можно и не ложиться –
поспать сидя. Только бы хоть на минуточку избавиться от товарища Комзаева. Нет,
прав Валька – надо было бежать бегом с того кошмарного места. Ведь с первого
взгляда было понятно, что Люде Головиной ничем не помочь, что она убита
наповал. Ну да, именно это и лишило Валентину всякого соображения. Начала орать
что есть мочи, звать на помощь. Вдобавок от потрясения у нее сердце схватило
так, что не могла встать, пока ее не подняли добрые люди. Та молодая пара,
парень с девчонкой, сначала даже подумали, что Валентина тоже ранена, так она
кричала и задыхалась.
Натуральная истерика, конечно, а ведь она всегда считала,
что у нее довольно крепкие нервы. Может, они и крепкие – для нормальной жизни.
А для такой вот внезапной экстремалки?..
– Версии, видите ли! – вдруг проворчал Комзаев. – Откуда вам
знать, какие у меня могут быть версии? Поневоле начнешь метаться туда-сюда,
если вы одно говорите, а оперативные данные у меня совершенно другие!
– В каком смысле? – тупо спросила Валентина.
– А в таком, – Комзаев похлопал ладонью по двум-трем
бумажкам, сцепленным скрепочкой. Их минут пятнадцать назад принесла ему
какая-то суровая барышня в форме и с погонами прапорщика. Видимо, в них и были
те самые оперативные данные. – В самом прямом! Вы уверяете, будто девушку,
которая пришла к вам на прием и ожидала вас до закрытия консультации, звали
Людмила Головина.
– Людмила Михайловна Головина, – уточнила Валентина.
– Совершенно верно, – нетерпеливо кивнул Комзаев. – А год
рождения вы какой называете?
– Год рождения – 1980-й, – вспомнила Валентина запись в
карточке. – Только это не я называю, а сама Людмила в регистратуре назвала.
– А по паспорту вы эти данные проверяли? – чуть подавшись
вперед и глядя на Валентину исподлобья, спросил Комзаев. Вид при этом у него
был настолько бдительно-недоверчивый, что Валентина невольно вспомнила кадр из
какого-то старого-престарого фильма. Что-то такое про допрос
англо-франко-германской, а заодно американо-японской шпионки. Следователь там
сидел вот точно с таким же видом. Ну а шпионка была как две капли воды – доктор
Залесская, обессиленно обвисшая на стуле.
– Ох… – тяжело вздохнула Валентина. – Конечно, нет.
– Конечно, нет?! – возмущенно повторил Комзаев. – А почему?
– Да потому, что нету у меня времени – паспорта у моих
пациентов проверять. Это делают в регистратуре, когда заполняют карту платного
пациента.
Она опустила глаза. Строго говоря, у платников паспорта
проверяли далеко не всегда. Главное – деньги за визит, своего рода гарантия
конфиденциальности. В самом деле – может, у человека такие проблемы, которыми
он ни с кем не хочет делиться. Нынче у нас как бы уважаются права личности.
Вот именно – как бы.
– А что такое с ними, с паспортными данными этой Люды? –
устало спросила Валентина. – Что она не так называла? Годы себе прибавила? Ей
еще нет восемнадцати? Но какое это теперь имеет значение?
– В сумочке убитой девушки обнаружены два паспорта. Один –
нового образца – на имя Людмилы Константиновны Рукавишниковой, 1980 года
рождения, а никакой не Головиной. Фотография Рукавишниковой соответствует
внешности убитой, насколько можно судить при беглом осмотре. Прописана
Рукавишникова в городе Слободянске, в Чувашии, на улице Энгельса, в доме
шестьдесят четыре, в квартире шестьдесят. Мы запросили Слободянск, однако
ответа еще не получили. Что же касается Головиной Людмилы Михайловны, 1980 года
рождения, то она блондинка с большими глазами и коротко стриженными волосами –
судя по фотографии в паспорте старого образца, который мы также обнаружили в
сумке убитой. Паспорт этот, по нашим данным, значится как украденный. О его
пропаже Головина заявила еще в августе прошлого года и с тех пор успела
получить документ нового образца. Так что вы дали нам заведомо неверные данные
относительно вашей пациентки, – констатировал Комзаев не без угрюмого торжества
в голосе.
– Уж извините, чем богаты, тем и рады, – развела руками
Валентина, настолько измученная, что даже обиды никакой на странного мента не
чувствовала. Наверное, парень и сам до смерти устал за день, вот и ломит
невесть что.
Интересно, он сегодня собирается отпустить их с Валентином
домой? Или дело кончится тем, что Залесский побредет в любимый садик Пушкина,
где стоит их дом, один-одинешенек? А его преступная жена будет препровождена в
узилище на те двое или трое суток, на которые органы правопорядка имеют право
задерживать подозреваемых?
«Ладно, – со смертной тоской подумала Валентина, – пускай
задерживают. Я до такой степени устала, что с удовольствием проспала бы именно
трое суток – вообще не вставая. Правда, не уверена, что мне такое право будет
предоставлено. Замучают небось допросами! Да и вообще, по-моему, я где-то
читала, будто они имеют право даже не на трое, а на десять суток людей
задерживать без предъявления обвинения. Нет, десять суток мне не проспать, даже
если на допросы тягать не станут…»
Она покосилась на мужа, который сидел набычась, бросая на
Комзаева мрачные взгляды, и почувствовала, что на душе стало малость полегче.
