Раньше выражение «доля секунды» было для меня не более чем
фигурой речи. Теперь я поняла, что они существуют физически, эти самые доли. Их
в секунде как минимум пять. В первую долю я, словно повинуясь команде, отданной
свыше, выключала ночник. Вторую долю секунды я (повинуясь тому же приказу)
сдергивала простынку с моего соседа. Третью – падала на свою полку и с головой
укрывалась этой простыней. Четвертую – я всем существом внимала почти
неслышному шороху медленно приотворяемой двери. Вы когда-нибудь видели, чтобы
дверь купе при отворялась, к тому же – медленно, а не отъезжала в сторону
рывком – со скрежетом и грохотом? Но техника открывания этой двери выдавала
профессионала… Пятую долю секунды я ужасалась до полуобморока, что накрылась
тем же полотном, которое только что покрывало труп. По всем народным приметам,
тот, кто надел на себя хоть что-то, снятое с покойника, особенно с убитого
человека, сам вскоре умрет. Выходит, и мне вот-вот предстоит…
Секунда со всеми своими долями истекла. И время, отпущенное
мне на пустые размышления, тоже истекло. Слабый промельк света проник из
коридора, и я зажмурилась. Я лежала лицом к стенке, стискивая изо всех сил
веки, а по спине у меня словно бы прохаживались ледяные пальцы.
О нет, это сравнение устарело, морально устарело! По моей
спине будто водили лезвием ножа или стволом пистолета! Заряженного, готового
выстрелить в любую секунду… нет, в любую долю секунды! Ужас, ужас… я всей
кожей, всеми мышцами, всей кровью ощущала взгляд – пристальный, придирчивый
взгляд человека, который смотрел в крохотную дверную щелку. Это был не
случайный соглядатай – отнюдь! Это была проверка – все ли в купе так, как
оставалось некоторое время назад, когда он сделал свое дело и ушел. «Это
смотрит убийца!» – поразила меня догадка и заставила оледенеть, словно и я уже
сделалась тем самым хладным трупом, в который мне пророчили превратиться
народные приметы.
И я почувствовала, что больше не выдержу этого взгляда в
спину. Сейчас заору – заору истерически, бездумно… И в тот самый миг дверь почти
бесшумно закрылась. Но щелчка поворачиваемого фиксатора я не услышала, как ни
напрягала слух. Приподнялась на локте, ловя малейшее движение в коридоре.
Показалось или в самом деле различила едва слышные удаляющиеся шаги? Наверное,
они мне почудились: очень уж грохотал поезд на стыках.
Я села, прижимая руки к груди. И только тут вспомнила, что
успела одеться. И если наблюдатель смотрел внимательно, он не мог не заметить
исчезновения моих вещей с вешалки. И не мог не догадаться, куда они подевались:
ведь из-под простыни торчала моя нога в брючине и носке!
Значит, они – кто? не знаю кто, убийцы! – просекли, что я не
сплю, что я все поняла и морочу им голову. Конечно, можно надеяться на лучшее и
уповать, что наблюдатель не приметил таких мелочей, как моя отнюдь не голая
нога. Но нынешняя ночь как-то враз отучила меня от этого приятного занятия –
надеяться на лучшее. Я теперь готова только к худшему.
Они поняли, что их игра раскрыта.
И что? Чего мне теперь ждать? В окне все чаще мелькают огни
– мы приближаемся к Владимиру. Вот-вот станция… вот-вот! И как? Мне ждать
визита милиции уже во Владимире?
Ждать? А почему я должна кого-то ждать? Бежать. Я должна
бежать!
Но куда? Прыгать с поезда на ходу? Даже если бы у меня
хватило на это решимости, какой смысл? Мои паспортные данные есть в компьютере
в кассе, где я брала билет, меня арестуют сразу, как только я появлюсь у себя
дома!
Можно, конечно, там не появляться. Можно залечь на дно… ну и
долго я там пролежу, с двумя тысячами рублей в кармане? А где оно, кстати, это
самое дно? Я мысленно прочесываю всех своих друзей и знакомых. Их немало,
однако тех, кому я могу совершенно довериться в такой безумной ситуации,
раз-два и обчелся. Среди них один мужчина – «бесподобный психолог». Но этот
вариант спасения отпадает. Мой юный друг (он и в самом деле гораздо моложе
меня, но и ему, и мне на это наплевать) сейчас на каком-то международном семинаре
молодых психологов аж в Англии… Молодец мальчонка, ничего не скажешь, но
надеяться на его помощь я, получается, не могу.
Михаил? Во-первых, он в Москве. Во-вторых, это просто
нонсенс – рассчитывать на человека, бросившего меня. Да мне гордыня не позволит
его ни о чем попросить! Что поделаешь – любимый грех…
Мужчины, значит, как помощники отпадают. Женщины? Из всех
своих знакомых и приятельниц я бы доверилась в такой ситуации разве что Жанне,
хозяйке ресторана «Барбарис», но не могу подставить ее. Совладельцы «Барбариса»
– какие-то ну шибко крутые ребята, они могут очень серьезно обидеться на Жанну,
если она окажется замешана в криминальную историю. Так что похоже, что мне
придется надеяться только на себя. В точности как героиням моих романов!
Господи… да уж не напророчила ли я себе судьбину, плетя
самые что ни на есть хитроумные интриги, задавая неразгадываемые загадки, ставя
неразрешимые задачи и просто-таки принуждая своих героинь выпутываться из
жутких ситуаций? Ведь я сама теперь нахожусь точно в таком же положении, когда
не знаешь, куда кинуться, у кого помощи просить!
Да, этого я не знаю. Зато знаю одно: чем скорей я перестану
сидеть в этом купе сиднем и тратить время на размышления, тем скорей ситуация
перестанет быть неразрешимой. Эти люди (нелюди, сказала бы я!), которые затеяли
непонятную и странную игру, пока заставляют и меня играть по их правилам. Но
мне нужно перестать делать это. Нужно их опередить и навязать им свою игру.
Первой заявить в милицию, вот что! Не ждать, пока ко мне
придут, схватят и поволокут на закланье. Поднять шум раньше их. И сразу
потребовать, чтобы со всех предметов, которые находятся в моем купе, сняли
отпечатки пальцев. Если я не пила, не ела этой пластмассовой вилкой, не бралась
за мерзкую бутылку «Клинского» (а ведь не зря, не зря я ненавижу пиво и считаю
его врагом народа!), значит, моих отпечатков тут быть не может. Зато там
найдутся отпечатки кого-то другого. Конкретно того, кто устроил весь этот
кошмар.
Но через мгновение оптимизм, разгоревшийся было в моей душе,
гаснет, как фитиль прикрученной газовой горелки: я вспоминаю какой-то романец
(на сей раз не мой… а может быть, и я писала что-то в этом же роде?), где
бесчувственного человека хватают за руку и оставляют его отпечатки и на орудии
убийства, и на каких-то еще сопутствующих предметах. Где гарантия, что они не
проделали со мной чего-то подобного, пока я валялась, опоенная клофелином или
аналогичной одуряющей гадостью? Нет такой гарантии… И надежды на то, что меня
выслушают в милиции внимательно, не поднимут на смех, не отправят немедленно в
обезьянник или вовсе в психушку, тоже нет никакой.
