«Ну, тогда ложись под бочок к этому трупу и жди, когда за
тобой придут!» – говорю я себе с ненавистью. И неизвестно почему вспоминаю
одного своего знакомого писателя, ныне, увы, покойного, по имени Владимир
Александрович Руссков. Он говорил: «Ты, Алена, главное – пиши. Если напишешь –
может, и напечатают. А не напишешь – так уж точно не напечатают!»
Если я начну трепыхаться – может быть, и спасусь. А буду сидеть
сиднем – вряд ли!
Я наклоняюсь – голова немедленно начинает кружиться снова,
еще не вся ядовитая дурь выветрилась, – и натягиваю сапоги. Вещей у меня нет
практически никаких – только небольшая сумка, в которой лежат документы, щетка
для волос, кошелек, ручка с блокнотом, косметичка и паспорт. Ну, еще в
полиэтиленовом пакете – запасные трусики. Ведь я намеревалась пробыть в Москве
всего лишь полдня: получить гонорар и на двухчасовом «Буревестнике» вернуться
домой. Вечером была бы уже у себя в квартире, усталая, но довольная, ненадолго
разбогатевшая…
Черт, когда ж я теперь получу свой гонорар?! А может,
смыться с поезда, добраться до Москвы первой же электричкой, взять деньги в
издательстве, а уж потом идти сдаваться?
Нет, глупость. Во-первых, всполошенные моим исчезновением,
они могут связаться с милицией моментально, и тогда меня будут ждать на
вокзалах как в Москве, так и в Нижнем: Алену Ярушкину, особо опасную
преступницу, беглую убийцу. А во-вторых, если я даже доберусь до Москвы
беспрепятственно, то не факт, что у меня в милиции потом не изымут мой гонорар.
То есть факт, что изымут, так уж положено, но вот вернут ли… не факт!
Забавно: жизнь свою я работникам правоохранительных органов
доверить готова, а вот кошелек… Ну ладно, пусть эти работники будут довольны
хотя бы этим, потому что ни одна из моих героинь им вообще не верит. Все эти
удалые дамы решают свои проблемы сугубо самостоятельно!
Ну что ж, надо ломать устоявшиеся штампы. Решено – иду в
милицию!
Я рассовываю содержимое сумки по карманам куртки, застегиваю
их на «молнии», а самой сумке говорю последнее прости (кстати, я ее никогда
особенно не любила, да и старенькая она уже, буду только рада купить новую –
если мне, конечно, удастся это когда-нибудь сделать, но остается только
уповать…), надеваю перчатки, чтобы моих отпечатков тут, в этом кошмарном
местечке, осталось как можно меньше. Берусь за ручку двери и, подавив желание
рвануть ее в сторону и выскочить опрометью, начинаю поворачивать ее медленно-медленно,
одновременно сдвигая дверь.
Смотрите-ка! Получается. Почти как у того, кто заглядывал
сюда несколько минут назад. Тихо-тихо, осторожно-осторожно – и вот уже дверь
открыта ровно на столько, чтобы я могла выглянуть в коридор.
Взглядом ш-ширк туда-сюда – никого. Пусто! Однако мне видно,
что купе проводницы открыто. Неведомо, там она или нет, но рисковать, проверяя,
не стану: спиной вперед бегу в противоположный конец вагона. Вот я в закутке
около туалета. Прежде чем взяться за ручку двери тамбура, снова озираю коридор.
Пусто, по-прежнему пусто! Мне везет.
Выскакиваю в тамбур, не без ужаса смотрю на скачущие под
ногами, то смыкающиеся, то размыкающиеся железяки, откуда дышит стужей и
мазутом. Колеса стучат, поезд замедляет ход, но бежит еще довольно быстро. Мне,
наверное, придется прыгать на ходу… если удастся самой открыть дверь в тамбуре,
конечно. А если нет, то лучше бы отбежать за несколько вагонов подальше. И как
только поезд остановится во Владимире, сразу дать деру по перрону, не вступая в
объяснения с проводницей…
Что за черт? Я хватаюсь за ручку двери, ведущей из тамбура в
следующий вагон, дергаю, рву ее – она не поддается. Такое впечатление, что
заперта.
Почему? Почему она заперта? Ловушка?
Да потому, что за ней вагон-ресторан, вдруг осеняет меня. Ну
конечно – у меня же восьмой вагон, дальше должен находиться девятый. А
вагон-ресторан почему-то всегда располагается именно между этими двумя!
Бог ты мой… Какая жалость, что в фирменных нижегородских
поездах не поощряется ночная жизнь и ресторан уже закрыт!
И что получается? Получается, мне некуда деваться, только
идти вперед…
То есть назад. Возвращаться в свой вагон, ждать, когда поезд
остановится, и уж тогда осуществлять рывок по перрону, надеясь на то, что
проводница не сразу соберется меня хватать. А даже если и соберется – ну, я уж
как-нибудь вырвусь, заору благим матом, начну звать милицию. Может, и прорвусь.
Если повезет. Если очень, безумно повезет!
Хорошая мысль. Осталось решить, где пересидеть все это
время, оставшееся до прибытия во Владимир. Возвращаться в свое купе мне не
хочется… нет, я просто не могу вернуться туда! Помнится, когда садилась еще в
Нижнем, обратила внимание, что чуть не половина вагона пустует. Вот здесь вроде
бы ехали два каких-то типа братана, здесь дама моих лет – такое ощущение, из
«новых русских», с брезгливым выражением хорошенького личика, немножко похожая
на американского кокер-спаниеля. Отсюда вроде бы выходил какой-то заморенный
очкарик, напоминающий бухгалтера крупной, богатой, но скучной фирмы. Еще была
какая-то толстая тетка в черном, но я ее не разглядела. Да вот и все! Как
минимум три-четыре купе должны быть пусты. Я осторожно дергаю все ручки подряд
– не поддается ни одна. То ли излишне осторожничаю, то ли проводница заперла
свободные. Скорее всего… То есть прятаться мне негде. Неужели придется все-таки
возвращаться к нему?
– Девушка, вы кого здесь ищете? – слышу низкий голос сзади.
Меня словно молния прошивает от неожиданности.
Медленно оборачиваюсь, проклиная себя за то, что не накинула
капюшон. С другой стороны, в капюшоне, вся такая скрытная и таинственная, я
выглядела бы еще более подозрительно. Воришка, которая хочет пошарить по купе…
Встречаюсь взглядом с плотным невысоким мужчиной. У него
темные волосы, темные глаза, густая щетина на лице, отчего щеки кажутся
какими-то грязными, и черные усы. На нем синий форменный китель
железнодорожника. Неужели начальство какое-то? Ревизор, может? Ну и внешность у
него! Скорее его можно принять за поездного грабителя, а не за ревизора! А
впрочем, какое мне дело до его внешности? Я размышляю: не поднять ли крик прямо
здесь и сейчас? Не отдаться ли на милосердие ревизора, как я собиралась
отдаться на волю милиции?
Сама не знаю, что меня останавливает. Может быть, мысль о
непременной цеховой солидарности? Этот железнодорожник скорее поверит
проводнице вагона, чем мне – что бы она там ни наплела, эта зараза! Поэтому я
удерживаю ужасные признания на кончике языка и говорю самым что ни на есть
безразличным голосом:
– Свое купе ищу. Я выхожу во Владимире, вот в туалет сбегала
на дорожку…
