– Может быть, вы в курсе, что она – студентка химбиофака нашего
университета? Она рассказала, что примерно полтора месяца назад, то есть,
получается, незадолго до своей смерти, Алексей Александрович обратился к ней с
просьбой… Он специализировался по токсикологии, однако, несмотря на это, счел
необходимым попросить у Людмилы кое-какие справочники. Точнее, не у нее самой.
Она учится на одном курсе с неким Шуриком Осташко, а его отец – серьезный
авторитет в области токсикологии в нашем городе. Потом, однако, оказалось, что
дело не в справочниках. Алексей Александрович хотел встретиться с самим
Осташко-старшим и просил Людмилу как-то посодействовать этой встрече через
Шурика. Однако буквально на следующий день произошло то кошмарное убийство.
Людмила даже не успела поговорить с Шуриком. Она и не вспомнила бы о разговоре
с Алексеем Александровичем, если бы не одна фамилия, которая случайно
прозвучала в нашем с ней разговоре.
– Какая фамилия?
– Дарзина. Вам эта фамилия что-нибудь говорит?
– Абсолютно ничего.
– А название такого вещества, как дарзин?
– Нет… Хотя я вспомнила! Именно это название было упомянуто
в одной газетной заметке… Речь шла о парне, который чуть не замерз в Щелковском
лесу. Там и про Алешу говорилось, поскольку именно он тогда работал на
«Скорой», которая его забирала, того парня… Но тогда в первый и последний раз я
слышала это слово.
– Значит, о Ларисе Дарзиной вы ничего не знаете?
– Совершенно точно. С другой стороны, вы поймите, мы с
Алешей всего два года вместе прожили. Я знаю толькотех его знакомых, которые к
этому периоду его жизни относятся. Он же на десять лет старше меня… был, у него
была другая жизнь без меня. Мы с ним познакомились, когда он уже на «Скорой»
работал, а раньше-то… он и в Афгане служил, вы слышали, может быть? Он работал
и в вытрезвителе, и в психбольнице, а мединститут заканчивал уже фельдшером на
«Скорой». То есть он знал массу людей, мы когда в компаниях бывали, он такое
мог рассказать, что народ просто под столы падал от смеха. Он вообще был
хороший рассказчик. И повидал много. Он знал и очень печальные истории, не для
веселой компании, потому что там после таких все рыдать будут, всякое веселье
насмарку пойдет. Я ему иногда говорила: почему ты не записываешь это? Мог бы
такую книгу сочинить, вроде как у Булгакова, «Записки земского врача», или у
Вересаева, к примеру. Зачитывались бы все! А он смеялся и объяснял, что только
рассказывает хорошо, а писать начнет – и все слова куда-то расползаются. И
жалел об этом, конечно. Потому что у него на глазах и целые детективы
разворачивались, и настоящие любовные романы.
– В смысле, между больными?
– Любовные-то? Ну да, люди же везде хотят быть счастливыми.
Больные – они ведь те же дети, Алеша так говорил, у них чувства
непосредственные, как у малолеток. Они ничего не скрывают, у них ревность,
страсть – все просто, откровенно выражается. Но, между прочим, Алексей никогда
не рассказывал об отношениях пациентов между собой. Не мог над этим смеяться…
Он их жалел очень, психов, я хочу сказать, психически ущербных, он поэтому и
ушел из той больницы, что очень уж близко к сердцу все это принимал, а там надо
было такую броню на себя надеть!
– Вы чуть раньше слово одно сказали – детективы. Детектив
предполагает преступление… Я вот подумал – может быть, ваш муж стал в свое
время свидетелем какого-то такого преступления? И через много лет… вы
понимаете?..
* * *
– Эй-эй! – слышу веселый голос, и потом кто-то тихонько
тормошит меня: – Не спи, замерзнешь!
Открываю глаза, чувствуя, что мне и в самом деле холодно.
Почему-то болит левый бок. И вообще я какая-то согнутая.
Выпрямляюсь. И с трудом начинаю соображать, что уснула на
заднем сиденье Валентининой «Волги». Помню, как мы собрались, заперли квартиру,
с предосторожностями дошли до гаража – а вдруг где-нибудь подстерегает чокнутая
Дарзина?! – Валентина вывела «Волгу», мы сели, я еще немного поудивлялась ее
мастерству водителя, потом попыталась сосредоточиться на своих размышлениях – и
все, больше ничего не помню.
– Что, я всю дорогу спала? – бормочу не своим голосом,
потирая онемевшую левую щеку.
Ага, я спала, значит, на ноутбуке. В смысле, на его
ребристой сумке. И теперь текстура ткани отпечаталась на моей щеке. И все лицо
мое, конечно, перетекло на левую сторону.
Жуть, надо полагать. В зеркало лучше не смотреть, я и так
себя очень живо воображаю.
– Спала! Как убитая! – жизнерадостно хохочет Валентина.
Меня начинает знобить. Не знаю, от этой милой обмолвки или
просто со сна.
С трудом выбираюсь из автомобиля. Волшебной силой сновидений
я перенеслась неведомо куда, на какую-то поляну, посреди которой стоит
хорошенькая деревенская избушка. Неподалеку железные ворота, чуть поодаль, за
кустами, ряды разнокалиберных дачных домиков. Впрочем, сумерки сгустились
настолько, что видны только ближние дома. На крыльцо падает полоса света из
открытой двери, на пороге стоит высокая полная женщина. Радостно машет руками и
восклицает густым голосом:
– Проходите, девочки! Милости прошу! А я уж не чаяла
дождаться!
Мы знакомимся. Бабе Паше далеко за семьдесят, но при этом
она бодра, весела, говорлива – и, сразу видно, безумно рада гостям.
Валентина тащит на кухню какие-то сумки – надо думать, пока
я спала, она заезжала в магазин, потому что отправлялись мы с минимумом багажа,
только с моим ноутбуком, – а я, сняв свое маскировочное пальто, сапожки и надев
меховые самодельные, страшно теплые тапочки, устраиваюсь в уголке
большого-пребольшого кожаного дивана. У него несусветно огромные, потертые до
белизны подлокотники и резное деревянное украшение на верху спинки. Еще там
имеют место быть полочки, на которых лежат кружевные салфеточки и стоят
фарфоровые фигурки: узбечка, которая заплетает свои бесчисленные косички («У
москвички две косички, у узбечки двадцать пять!»), и лисичка с лисятами. На
диване лежат подушки, вышитые крестиком. На стене гобелен с оленями. Громоздкий
гардероб с витражными вставками и адекватный ему буфет – такие называют
«горкой». Комод, над которым висит тяжелое зеркало. На комоде бесчисленное
количество флакончиков и коробочек от духов – пустых, так мне кажется. Причем
духи не какие-нибудь там французские, а «Красная Москва», «Сказка о царе
Салтане», «Пиковая дама» и все такое. Не комната, а лавка древностей! Сто лет
не видела ничего подобного, полное впечатление, что я очутилась у своей бабули!
У нее был точно такой же диван, в уголок которого я забивалась, пока она
готовила ужин. Она хлопотала на кухне, а я открывала книжку и забывала обо всем
на свете в этой блаженной атмосфере уюта, покоя и безопасности.
