– Мне бы руки помыть, – прошу я, и Валентина энергично
кивает:
– Сейчас помоешь все, что угодно.
Она ведет меня через кухню, в которой почему-то не видно
никаких признаков приготовления ужина. Выходим на крыльцо, и я наконец-то
соображаю: наверное, мы будем ужинать в другом помещении. Может быть, баба Паша
готовит в какой-то отдельной кухне? Это странно, но, по большому счету, всякое
бывает в жизни.
Тем более что идти недалеко. Нам даже не приходится снова
надевать сапоги. Прямо в тапках мы торопливо перебегаем через двор и входим в
дверь низенького домика, где в лицо сразу ударяет влажный жаркий дух. Баба
Паша, вся красная и потная, с влажными волосами, идет нам навстречу:
– Ну, давайте, отрывайтесь, девчонки! И не спешите. Я там
вам морсу поставила, пирожков. Проголодаетесь – перекусите малость. Только
шибко брюхо тестом не набивайте, а то жареха не влезет.
Хозяйка выходит.
Я тупо озираюсь. Мы находимся в маленькой комнатенке, где
было бы очень уютно, не будь здесь такого пекла. На столе две трехлитровые
банки с чем-то темно-розовым – наверное, это морс. И большое блюдо с маленькими
жареными пирожками, при виде которых у меня моментально пробуждается аппетит.
Задумчиво беру один, откусываю.
Господи боже! Только моя бабуля жарила такие несусветно
вкусные пирожки. Они с капустой и яйцами. Это просто что-то! Даже не замечаю,
как проглатываю один, берусь за второй.
– Лучше не наедаться, – говорит Валентина и снимает свитер.
Начинает расстегивать джинсы. – А то тяжело в парной станет.
– Где? – переспрашиваю я, тупо глядя, как она раздевается.
– Или ты париться не будешь? – стащив футболку и встряхивая
головой, чтобы волосы легли на место, удивляется Валентина. – Ну и зря, между
прочим. Там такие веники, такой аромат! А после парной под снежок.
– Разве пошел снег? Я не заметила! – изумляюсь я, краем
сознания отмечая, что у нее очень красивый лифчик цвета шампанского. У меня,
кстати, тоже такой есть. Фирмы «Миловица». То есть мы с Валентиной обе
поддерживаем отечественного производителя, правда, это белорусская фирма, но
все же.
Стоп. Что-то я не туда забрела в мыслях! Смотрю на
практически раздетую Валентину, на полотенца, стопкой сложенные на широкой,
опять-таки раритетной лавке, вдыхаю влажный горячий запах…
Бывали у меня выпадения из реальности, бывали. Например,
когда я дописываю роман, торопясь успеть к обусловленному издательством сроку,
я вообще ничего не соображаю. Но такой дури со мной давно не случалось.
– Слушай, мы что, в бане? – решаю я уточнить то, что и так
очевидно.
Валентина смотрит на меня чуточку испуганно:
– Привет… Ты что? Я же к тебе подошла и спросила, может, все
же попаримся до ужина, а домой не поедем и останемся ночевать у бабы Паши, и ты
сказала: «Нет вопросов. С превеликой охотой!»
– Я так сказала? – ужасаюсь я.
Хотя да… что-то такое брезжит в памяти…
О господи! Ну я и влипла. У меня нет абсолютно никакого
желания париться. Я терпеть не могу сауны, русские бани, парные и прочие жаркие
мыльни. Я даже ванну-то не люблю принимать. Обожаю долго-долго стоять под
горяченным душем – это да.
Нет, произошло недоразумение. Сейчас я выйду отсюда и…
И что? Требовать от Валентины, чтобы она снова оделась и
отвезла меня в город? Это жестоко. Конечно, я могу пойти на автобус… А
конкретно куда? И ходит ли он здесь в такую пору? И сколько до него топать?
До чего же глупо я буду выглядеть, если начну сейчас
настаивать на возвращении! Не проще ли подчиниться форсмажорным
обстоятельствам? Может, полученные впечатления не пройдут для меня даром? К
примеру, я опишу парную в каком-нибудь новом романчике…
– О господи, – говорю я со вздохом и снимаю свой джемпер. –
Совет жертве изнасилования: расслабься и постарайся получить удовольствие.
– Вот именно – расслабься! – хихикает голая, пышнотелая,
розовая нимфа, которую, если я не путаю, зовут Валентиной, и вталкивает меня,
тоже успевшую раздеться, в жерло огнедышащей печи…
То есть первое впечатление у меня именно такое. Потом я
понемногу привыкаю дышать раскаленным воздухом. На голову мне уже нахлобучена
вязаная шапчонка, чтобы сберечь макушку, соски помазаны жирным кремом (чтоб не
обожглись!), крестик снят и повешен на какой-то гвоздик, торчащий из стены. Всю
жизнь полагала, что крест в бане снимают из каких-то магических или религиозных
соображений. И это меня страшно удивляло. Ведь в бане, как всем известно, живут
банники (а в доме домовые, в воде водяные, в овине овинники, в омуте омутники,
в лесу лешие… et cetera, et cetera), от них в самый бы раз оборониться честным
крестом, ан нет! Теперь я понимаю, в чем фокус и почему человек оставался
беззащитным в бане. Да невозможно выдержать на себе раскаленный кусочек
металла! К тому же наши предки носили кресты на гайтанах,
[2] а мы, как правило,
на цепочках. Это вообще кошмар!
Короче, все, что можно снять, с меня снято, все, что нужно
защитить, защищено. Я лежу вниз лицом на простынке, которая прикрывает полку
(мне кажется, сковородка, на которой я жарю дома рыбу, раскаляется куда
меньше!), а Валентина охаживает меня веником от пяток до плеч и от плеч до
пяток.
Какое-то время я выдерживаю, потом отталкиваю эту мастерицу
пыточных дел и выбегаю из парной в собственно мыльню, где в первую минуту
просто-таки холодно, но потом я понимаю, что здесь жарко – но отнюдь не
смертельно, как в парилке. Какое-то время я моюсь, с наслаждением взбивая
мыльную пену в шайке (ей-богу, она не эмалированная, не цинковая, а деревянная,
сбитая из брусочков и скрепленная железным обручем!), потом прополаскиваю
волосы водой, в которой парились березовые и можжевеловые веники, и чувствую
себя так, как будто у меня нет волос, и головы нет, и вообще я как бы
растворяюсь в пространстве…
Смутно вспоминаю, что я хотела кое-что спросить у Валентины.
Ага, про Хромова… Но если волосы на моей голове все же сохранились, то мыслей
связных в ней точно нет! Поспать бы, а? Только собираюсь свернуться клубочком
на широченной лавке и малость вздремнуть, как из парилки выглядывает красная,
словно свежеотваренный рак, Валентина.
– Ты куда пропала? А ну-ка иди мне спину похлещи, нечего
филонить. А потом я еще разик по тебе пройдусь.
– Да ты что! Я уже намылась!
– Ничего, потом еще намоешься. Давай, давай!
