Шоссе шло вдоль моря, и море иногда пряталось за рядами
аккуратных домиков, а иногда выглядывало голубовато-серым краем. В автобусе
было полно детей. Которые, правда, вели себя потише наших, но на попугая
действовали угнетающе: он сидел в клетке, нахохлившись, затравленно озирался и
помалкивал, а когда вся эта шумная орава высыпала из автобуса на остановке у
зоопарка, попугай облегченно вздохнул, расправил перья и гордо провозгласил:
— Кр-расота! — чем очень напугал одинокую
эстонскую старушку.
Алка вдруг толкнула Надежду в бок:
— Посмотри-ка туда…
Они сидели спиной к направлению движения, и Алка показывала
на шоссе позади автобуса. Ничего особенного Надежда там не заметила.
— Видишь вон ту синюю машину?
— Ну вижу, хорошая машина, «БМВ».
— Ты что, в машинах разбираешься?
— Это меня Саша все время натаскивает, не знаю только,
зачем. А что?
— Эта машина с самого центра за нами едет, —
безапелляционным тоном заявила Алка.
— Ну вот, теперь у тебя мания преследования.
— Надежда, не спорь, уж если я говорю, значит,
знаю, — сказала Алка голосом завуча старших классов. Когда она начинала
говорить таким голосом, спорить с ней действительно было чревато.
Надежда пригляделась повнимательнее и обмерла. В машине
ехали двое, один тот самый конкурент номер два, а другой — постарше и видом
попроще.
— Ну вот, — Алка расстроилась, — ты говорила,
что одного мы вчера из игры вывели, остается шестеро, а теперь, выходит, что их
семь. Размножаются они, что ли? Этак мы за ними не успеем.
Наконец доехали: остановка Роккааль-Маре. Пауль повел своих
дам к воротам парка и, велев им помалкивать, заговорил по-эстонски с женщиной у
входа.
Та вызвала другую даму, видимо, начальницу, та приветливо
заулыбалась, поздоровалась с Паулем и его спутницами почему-то по-английски и,
дав команду пропустить, что-то подробно объяснила Паулю уже по-эстонски. Отойдя
от ворот на безопасное расстояние, Пауль вполголоса разъяснил, что его здесь
хорошо знают, а их он представил как музейных работников из Югославии («Русских
у нас, к сожалению, не очень любят, — извиняющимся тоном сказал
Пауль, — а у музейных работников из других стран английский должен быть…
получше»).
— А попугая ты как представил? — поинтересовалась
Надежда. — Или у нас в Югославии всюду принято ходить со своими попугаями?
Пауль уверенно вел их среди старых деревенских домов,
мельниц и хозяйственных построек, живописно разбросанных на берегу моря.
Подойдя к одному из домов — длинному низкому строению из огромных потемневших
бревен, — он сказал Алке:
— Вот, мадам, это, можно сказать, родной дом вашего
мужа. Хотя, кажется, он в нем никогда не бывал.
Алка оживилась, вошла в избу и стала там все буквально
обнюхивать. Попугай заволновался и изрек профессорским тоном:
— Р-р-ренессанс!
В доме под одной крышей размещались и жилые комнаты, и
что-то вроде сарая или амбара. В этой хозяйственной части висели и стояли
разные сельскохозяйственные орудия, некоторые знакомые — всякие грабли, вилы и
косы, а некоторые совершенно непонятно для чего предназначенные, видимо, уже
давно вышедшие из обычного деревенского обихода; В этой части дома ничего
особенно интересного не попалось, и Надежда вслед за Алкой перешла в жилые
комнаты.
Войдя в одно из помещений, где, судя по обстановке, раньше
жила женщина, Алка вдруг превратилась в соляной столп.
— Ты чего?
— Смотри!
Ничего особенного Надежда не увидела. Маленькая комнатка, кровать,
застеленная красивым домотканым одеялом.
Что-то вроде прялки. Низенький столик с керосиновой лампой.
Вот на эту лампу Алка и смотрела как зачарованная.
— Ну что ты на эту лампу уставилась?
Алка, не в силах открыть рот, ткнула пальцем. Между краешком
металлического основания и стеклянного колпака лампы был всунут фантик. Желтый
фантик от конфеты «Каракум» с верблюдом.
Надежда осторожно вытащила фантик из лампы.
— Ну и что? Фантик как фантик.
— Это Петюнчика любимые конфеты, — проговорила
Алка, едва сдерживая слезы, — он их с самого детства любит, еще с детского
сада…
— Ты его что — с детского сада знаешь? — изумилась
Надежда. — Алка, не валяй дурака, вы познакомились, когда тебе было
двадцать восемь лет!
— Ну и что, — ответила Алка обычным
голосом, — он мне рассказывал!
— Ну мало ли кто такие конфеты любит, — протянула
Надежда.
— А он фантики именно так складывает, — опять
всхлипнула Алка.
— Постой-ка, ты никак реветь собралась. — Но Алка
уже ревела.
Тогда Надежда развернула фантик.
— Фабрика имени Крупской, это точно наша, питерская,
да, вот и написано — Санкт-Петербург. Значит, точно, что Петюнчик здесь был,
тебе знак оставил — как Мальчик-с-Пальчик.
Но Алка была не в состоянии уловить иронию в Надеждиных
словах, она разревелась всерьез.
— А я не верила… Я еще до сих пор не верила, думала, он
меня бросил… Бедный Петю-у-унчик! Его похитили, его, может быть, пыта-али!
— Не сыпь мне соль на р-рану! — очень кстати
пропел попугай хриплым басом.
— Алка, прекрати немедленно! Нашла время реветь! Он
оставил знак, который могла заметить только ты, — значит, он верил, что ты
его будешь искать и найдешь. Он в тебя верил! И ты должна собраться и
действительно его найти. И еще одно: раз он оставил нам знак, то, наверное, он
еще что-то здесь спрятал. Давай искать как следует.
Алка вытерла слезы и уставилась на Надежду осмысленным
взглядом. Потом она высморкалась в большой мужской носовой платок, который
опрометчиво предложил ей Пауль, когда она по обыкновению чихнула в автобусе
пять раз, и энергично принялась за обыск. Пауль стоял на стреме, вернее,
отвлекал эстонскую смотрительницу от странных действий своих спутниц, а Надежде
оставалось только постараться ввести Алкину неуемную энергию в разумное русло.
Они перетрясли аккуратную постель, чуть ли не по винтику
разобрали прялку (правда, как раз винтиков в ней совершенно не было, она вся
была составлена из разных деревянных штучек, и собрать ее снова Надежде помог
только многолетний инженерный опыт). Затем они перебрали все вышитые салфеточки
и полотенца, расстеленные где только можно. Ничего интересного не попадалось.
Вернее, очень многие вышивки вызвали у Надежды истинное восхищение, и она
утвердилась в мысли заняться этим трудоемким делом на пенсии, — но все это
было явно не то.
Вдруг попугай истошно завопил:
— Зр-ри в кор-рень!
