Инна перезвонила очень быстро – Алена едва успела дойти до
музея.
– Бергер тебя ждет через час в областном суде, – сказала
бесценная подруга. – У него там встреча с каким-то судьей, потом – с тобой. Он
будет в канцелярии по уголовным процессам, у Клары Федоровны. Ты ее, кажется,
знаешь?
Клару Федоровну, заведующую канцелярией, Алена знала
отлично, не раз под ее присмотром изучала интересные дела, многие из которых ей
потом очень пригождались то для одного романа, то для другого. Давно не
видались с Кларочкой, надо будет прихватить для нее коробку конфет…
Ну а пока наша писательница вошла в музей, сдала плащ в
гардероб, купила билет в кассе и окинула быстрым взглядом вахтершу, сидевшую
рядом с милиционером. Интересно, с ней Алена недавно говорила по телефону о
злосчастном Севе Лысаковском? Похоже, да: по виду бывшая училка, но в глазах ни
следа профессиональной мизантропии, а имеет место быть некая печальная
просветленность. Ну да, одна из тех, кто решил провести жизнь рядом со
святынями искусства… Дай Бог каждому!
Алена проскользнула мимо как можно скорей, словно вахтерша
могла ее узнать. Было отчего-то жутко стыдно того разговора о Севе. Строго
говоря, ею владело не более чем праздное любопытство… Или нет? Или все же не
столь уж праздное?
Ладно, жизнь покажет.
На сей раз она начала свою экскурсию с третьего этажа, с
залов западноевропейской живописи. Однако лишь скользила взглядом по картинам,
даже по знаменитой «Лукреции»: Алена совершенно целенаправленно искала других
сов или другой самолет. Так сказать, для чистоты эксперимента. Что характерно,
не находила до тех пор, пока не вошла в знакомый зальчик. Вот безжалостно
обиженный Беннингом Дмитрий-самозванец, вот чудный шишкинский пейзаж, а вот и…
А вот и Майя, которая стоит у подоконника, в точности как
стояла вчера, сунув руки в карманы черного жакета и зябко подняв плечи, – и
смотрит на «Ковер-самолет» с тем же странным выражением в глазах…
И не видит больше ничего и никого вокруг, даже
приближающейся к ней Алены. Сейчас как вздрогнет от неожиданности…
– Майя, добрый день.
Странно, не вздрогнула – посмотрела на Алену совершенно
спокойно:
– Вы? Здравствуйте. Я знала, что вы еще придете.
– Почему?
Майя пожала плечами:
– Не могу объяснить. Знала.
«Ну а я знала, что снова застану тебя здесь», – чуть не
брякнула Алена. Однако ума хватило удержаться. И она с ощутимым усилием
перевела разговор:
– Странно, второй раз вижу вас около этой картины, и вы
опять смотрите на нее так, как будто хотите насквозь просмотреть. А что, может
быть, там что-то совсем другое сначала было нарисовано? Знаете, я недавно
где-то читала, будто какой-то итальянский исследователь творчества Леонардо да
Винчи, кажется, Маурицио Серачини…
– Маурицио Серачини? – переспросила Майя. – Да, я слышала о
нем, две-три его искусствоведческие книги на русский переведены, ими Лариса
Стахеева невероятно увлекалась… Извините, я вас перебила.
– Значит, Маурицио Серачини с помощью рентгеноскопии и
фотографирования инфракрасными лучами установил, что под слоями краски на
полотне «Поклонение волхвов» находится вообще другая картина, другая
композиция, другой замысел, и, очень может быть, только он и принадлежит
Леонардо, а то, что на поверхности, написано гораздо позднее кем-то другим и
по-другому, замысел художника совершенно искажен. Причем на той, первой,
картине изображены какие-то знаки ордена тамплиеров, строящийся храм как символ
возрождения ордена и даже слон!
– А слон что символизирует? – с любопытством спросила Майя.
– Да ничего, скорее всего, – пожала плечами Алена. – Ну,
просто слон, такое экзотическое животное…
– Нет, здесь слона нет. – Майя указала на «Ковер-самолет». –
Вполне довольно экзотической жар-птицы. И никакого второго дна, уверяю вас!
Сразу ясно, что глубоких слоев краски под поверхностным, видимым, слоем нет.
Кстати… Вот у нас есть такая картина Федотова «Отдых рыбака». На ней художник
сначала нарисовал ногу рыбака, а потом захотел исправить ее положение. Но даже
краску не стал счищать – просто взял и зарисовал ее. Прошло сто с лишним лет –
и прежний рисунок вдруг начал проступать… Представляете, сидит рыбак с тремя
ногами! Ужас, да?
– Ужас, – хохоча, согласилась Алена. – И что вы теперь
будете делать с этим мутантом?!
– Не знаю, не решили еще. Ну так вот, я вам совершенно точно
могу сказать, что под основным рисунком Васнецова нет ничего закрашенного. Ну,
может быть подмалевок, графический набросок – только на таком уровне. Но это
нормально и почти на всех картинах присутствует. Как черновик для писателя. –
Алена понимающе кивнула. – Только с помощью рентгенографии можно увидеть, как
менялся замысел художника во время работы. И все-таки, – Майя взглянула на
Алену с извиняющейся улыбкой, – и все-таки вы правы: картина меня зачаровывает,
я сама ловлю себя на том, что пытаюсь увидеть в ней что-то… может быть, то,
чего в ней нет и никогда не было.
– Может быть, – вкрадчиво сказала Алена, – на вас действует
отношение к этой картине Ларисы Стахеевой? Вы же дружили с ней, верно? А
Лариса, кажется, была «Ковром-самолетом» очень увлечена.
Майя бросила на нее испытующий взгляд, но, слава Богу, не
спросила, откуда у Алены такие сведения. Решила, наверное, что от Алексея… Ну и
зря она так решила, почти до всего, что Алена узнала, она дошла своим
собственным умом-разумом!
– Лариса была увлечена преимущественно славянской
символикой, – проговорила Майя, указывая на изнанку ковра. – Пыталась смысл
знаков разгадать. Понимаете, ей в руки попались некие документы… старые письма,
которые касались работы Васнецова над картиной, и они ее почему-то очень
взволновали. Она особо не откровенничала, письма никому не показывала, но я так
поняла, что сведения там крылись какие-то сногсшибательные. Лариса могла бы на
их основе написать очень серьезную работу.
– А что, эти сведения касаются славянской символики? –
удивилась Алена. – Но в рисунке ковра нет ничего особенного, я бы назвала
подбор узоров случайным, лишенным особого смысла, рассчитанным только на
внешний эффект…
