Алена так задумалась, что совершенно забыла о конфетах,
которые собиралась купить для Клары Федоровны. Но той все равно не оказалось на
месте, она почему-то ушла сегодня с работы пораньше. Бергера тоже еще не было,
а впрочем, до назначенной встречи оставалось десять минут.
Алена села в уголке на шаткий стул. Интересно, кстати,
почему во всех канцеляриях в нашей стране стоят непременно шаткие, чуть живые
стулья, а если не стулья, то сколоченные воедино ряды неудобных кресел?! И
только собралась она немножко перевести дух, как телефон в ее сумке снова
зазвонил. Обреченно вздохнув, Алена его достала, но добивался ее, как ни
странно, не Алексей, а дорогой Лев Иванович.
– Говорите! – начал он с места в карьер.
– Что? – не поняла Алена. – О чем?
На самом деле отлично поняла: Муравьев озвучивает принцип
«сначала деньги, а потом стулья». Но она придерживалась того же принцапа, и
выдавать информацию первой совершенно не входило в ее планы.
– Только после вас.
– Я ничего не скажу.
– Нет, Лев Иванович, скажете. А то я тоже ничего не скажу.
– Я вас арестую, – пригрозил он мрачно. – За сокрытие улик.
– Ну и арестовывайте, – согласилась Алена так же мрачно. –
Тогда вы никогда в жизни не узнаете, что, например, происходило с вашим
приятелем Алексеем Стахеевым.
– А вы знаете? – недоверчиво спросил Муравьев.
– Думаю, да.
– Ну и что?
– Ничего.
– Кончайте мне хамить! – заорал Муравьев. – Кончайте! Что вы
себе позволяете?!
Ему, между прочим, никто и не хамил. Он спросил, Алена
ответила. Чистую правду, кстати. Но ведь каждый понимает согласно своей
испорченности…
– О Господи, Лев Иванович, ну почему вы на меня все время
орете? – спросила она со вздохом. – Неужели нельзя хоть раз нормально
поговорить? Удалось вам что-нибудь узнать насчет Тамары Семеновой?
– За кого вы меня принимаете? – буркнул Муравьев с
неожиданно примирительной интонацией. – Мне бы – да не удалось? Я вам что,
Ванька Жуков, девятилетний мальчик, подмастерье сапожника? Я все-таки начальник
следственного отдела ГУВД, могу получить любую информацию. Ну, слушайте. Тамара
Семеновна содержалась не в отделении для буйных, а в нервном, где порядки такие
же, как в обычной больнице. Народу, сами понимаете, там много. За ней особо не
наблюдали, потому что приступ ее быстро купировали, вела она себя тихо. И когда
она вдруг сползла с кровати и куда-то побрела, на нее никто и внимания не
обратил. Подумали, может, в туалет направилась. А она вышла на лестничную
площадку и бросилась в пролет. С пятого этажа… Насмерть сразу, конечно.
– И это все? Больше никаких подробностей? – тихо спросила
Алена. – Не может быть, чтобы вот так просто встала, пошла…
– Именно так просто! – ответил Муравьев, и она словно бы
увидела, как Лев Иванович пожал плечами. – Никто ей ничего не говорил, она ни с
кем не общалась. Правда, соседки по палате говорят, что зазвонил ее мобильный
телефон, но она не ответила на звонок, вышла, телефон так и остался на
тумбочке. Очень красивая, говорят, мелодия была, они ее с удовольствием
слушали.
– Телефон? – вскрикнула Алена. – У нее не забрали телефон,
когда принимали в больницу? Но почему?!
– Да мне-то откуда знать? – уже с ноткой раздражения буркнул
Муравьев. – Наверное, не сочли нужным. Ладно, это все, что мне известно. Чем
богаты, тем и рады! Теперь ваш черед, расплачивайтесь! И не вздумайте
отключиться, клянусь, сейчас пришлю наряд, где бы вы ни были, и вас ко мне под
конвоем доставят…
Так, Муравьев начал заводиться всерьез. Львов не стоит
попусту дразнить, такие «игры» могут оказаться опасными для жизни. Алена и не
стала дразнить.
– Лев Иванович, насколько мне известно, вчера или позавчера
был угнан темно-серый «Опель». На нем Павел Власьев и Ашот Акопян приехали в
Стригино.
– А вы откуда знаете? – сдавленным голосом произнес
Муравьев.
– Случайно их видела. Я была на станции «Скорой помощи»
Ленинского района, около станции метро «Двигатель Революции», и видела, как они
садились в машину.
– А с чего вы взяли, что «Опель» в угоне?
Алена тихо охнула. Хм, вопрос не праздный… Надо
выкручиваться.
– Ну, трудно поверить, что у кого-то из них мог оказаться
свой «Опель», верно? Не по чину честь!
– Темните вы что-то, как обыч… – начал Муравьев.
Но Алена дальше не слушала: в канцелярию вошел невысокий,
очень худой белобрысый парень с замкнутым выражением усталого лица. Это был
Бергер, и Алена, поднявшись ему навстречу, только и успела послать Муравьеву
прощальный привет:
– Вот все, что мне известно. Чем богаты, тем и рады.
И выключила телефон.
Москва – Нижний Новгород, 1880 год,
из писем Антонины Карамзиной
«Николаша, я думаю, что раньше мы повидаемся, чем это письмо
до тебя дойдет. Хотя кто знает, может быть, мне и не удастся собраться столь
быстро. Может быть, я все же успею предупредить тебя, что все мои планы
изменились. Если ты получил письмо предыдущее, ты должен знать, какого восторга
я исполнилась после того, как Кибальчич пришел в мастерскую, когда я была там
одна, и принес мне формулу. Если ты читал мое письмо, то знаешь, что я сделала.
И ты можешь вообразить, в каком исступленном восторге я была. Все во мне было
потрясено силой гения этого человека!
Потом пришел В.М.
Я больше не могу его видеть! Надеюсь, ты поймешь меня. Он
уничтожил все. Когда я наутро пришла в мастерскую, то увидела угол какого-то
пошлого разноцветного бухарского ковра на том месте, где вчера я написала
формулу Кибальчича.
А бумагу, которую я забыла в мастерской, он сжег…
Не могу описать, что со мной было… Не помню, что я кричала,
чем грозила. Потом Костя Красноштанов сказал, что я пыталась изрезать картину
или хотя бы соскрести слои краски с полотна, вновь открыть формулу. Но это
было, конечно, уже невозможно… О, если бы я обладала силой проникнуть сквозь те
слои взглядом! Я бы увидела бесценную формулу…
Увы, невозможно. И никто никогда не узнает… Ну разве что в
будущем, десятилетия или века спустя, люди узнают, какой дар преподнес им нищий
отчисленный студент-медик.
Но как они узнают, где надо искать?
