– Кажется, вы уверяли, что журналистская этика гласит: не
выдавать своих информаторов? – довольно ехидно пробормотал Бергер.
– Во-первых, я не назвала никаких имен, – буркнула с досадой
Алена, поняв, что если и не проговорилась, то довольно точно указала на доктора
Калужанина. – Во-вторых, судя по всему, гистолог никаких подписок не давал,
потому что иначе он бы мне ничего не сказал. Но слава Богу, что сказал, иначе
бы я сроду ни о чем не догадалась!
– И все же это только догадки и предположения, – пожал
плечами Бергер.
– Чем богаты! – усмехнулась Алена. – А что вы хотите? За
какие-то три дня не только распутать преступление, но и доказательства
представить? Над этим делом следственная бригада будет еще работать и работать
не знаю сколько времени. Мне главное было – вас зацепить.
– Так вы что, с Алексеем Стахеевым всего лишь три дня назад
познакомились? – изумился Бергер.
– На самом деле – неделю назад, – уточнила Алена. – Именно
тогда он внезапно обратился к своему всесильному, могучему другу Льву Ивановичу
Муравьеву и начал жаловаться на судьбу. Алексей говорил, что иногда им
овладевает страшное желание ворваться в художественный музей и искалечить одну
из картин. Якобы какие-то бесы – он так выразился – принуждают его это сделать.
Причем у бесов он не единственная жертва… Такие любезные бесы оказались,
представляете, проинформировали его об этом. Майя, к примеру, не знала, что
кто-то, кроме нее, страдал той же манией, для нее известие о сумасшествии
Тамары было настоящим ударом. А уж о самоубийстве-то… Но вернемся к Алексею.
Именно от него исходило предположение, что он кем-то отравлен, что приступы у
него не Бог весть откуда-то взялись. Муравьев счел, что будет разумно, если в
такой ситуации рядом с Алексеем будет находиться не то охранник, не то эксперт,
который присмотрится к его ближайшему окружению, к родственникам, друзьям,
знакомым. Так вышло, что я оказалась, как говорится, под рукой у Муравьева. Он
знал, что я люблю разгадывать неразрешимые загадки, и предложил помочь старому
другу. Мне стало интересно исследовать эту ситуацию, а уж когда привелось
понаблюдать у Алексея один такой приступ, тут я и совсем увлеклась, почувствовала
свою ответственность и всякое такое.
– То есть все было по схеме: звонок, музыка, припадок,
попытка самоубийства… – сказал Бергер.
– Ничего подобного, – покачала головой Алена. – Ни звонка,
при попытки самоубийства. Все возникло как бы само собой, ни с того ни с сего.
Алексей только просил кого-то не заставлять его уничтожать некую картину.
Думаю, проговорился он о некоторых приметах полотна Васнецова нечаянно, его
бормотанье о совах, о полете в высоте, в тумане выглядело сущим бредом, так,
для антуража, он и предположить не мог, что я за них зацеплюсь, что найду
картину, встречусь с Майей, которая как раз вышла после операции, что потом
пойду в тот дом, где Алексей жил раньше, поговорю с одной словоохотливой
соседкой, что захочу встретиться с бригадой «Скорой», увозившей Майю в
больницу, узнаю о самоубийстве Севы Лысаковского, единственными свидетелями
которого оказались… Алексей, Юля и ее знаменитая тетушка, Людмила Мурзина.
Бергер только глаза на нее вскинул – но очень выразительный
у него взгляд получился!
– Да, – кивнула Алена. – Именно так. Сева был первой
жертвой. Может быть, даже подопытным экземпляром, ведь его отравили задолго до
годовщины Ларисиной смерти, когда подвергали обработке других зомби. Севу,
возможно, отравили прошлым летом. Минуло какое-то время, и Алексей решил
провести эксперимент: действует ли лекарство? Полигон для испытания был выбран
вполне удачный: Сева ведь подрабатывал сторожем на стройке. Алексей пришел туда
новогодней ночью и… Но эксперимент провалился, Сева бросился с одного из
верхних этажей. Умер он не сразу: Алексею и его компании пришлось ждать приезда
«Скорой», они боялись уйти! – вдруг Сева что-то расскажет врачам. Алексей для
надежности даже в больницу поехал с ним! Заодно познакомился с молодым доктором
Иваном, а потом и со своей дочерью его свел: наверное, чтобы Иван всегда был
под рукой для страховки. Итак, один из потенциальных исполнителей их странного,
страшного замысла вышел из строя. Но теперь организаторы знали, как все это
выглядит, как проявляется. Конечно, они думали, что самоубийство – это
случайность. Они опоили женщин на Ларисиных поминках и спустя время,
необходимое для внедрения «чужеродного агента» (примерно месяцев шесть, как я
понимаю), решили провести эксперимент с Майей. Но немного не рассчитали: она
оказалась не дома, а у подруги. Перепуганная приступом подруга вызвала
«Скорую», Майю увезли в больницу, потом прооперировали… Информация о том, что
кто-то из сотрудников музея хочет уничтожить одну из картин, могла стать
достоянием гласности, и преступники забеспокоились.
Думаю, Алексей – человек очень предусмотрительный, или,
может быть, Людмила такими качествами отличается, но они решили подстелить
соломки на тот случай, если кто-то сможет потом связать концы с концами и
сообразить, что отрава могла попасть в организм Майи и Тамары именно на той
вечеринке. И вообще догадаться, что это не их собственное, так сказать,
сумасшествие, а некое организованное мероприятие. Именно поэтому Алексей и
начал «чудесить» тоже, изображая жертву и из себя. В любом случае – даже если
кто-то из их «зомби» смог бы вырезать из картины фрагмент и вынести его из
музея – Алексей имел бы на сей случай непоколебимое алиби. Они ведь с Людмилой
большие мастера организовывать алиби! И вообще – он считал, что отвел от себя
подозрения, когда обратился за помощью к самому Муравьеву. Значит, ему нечего
было скрывать. Но тут Алексей, кажется, сам себе яму вырыл.
– Яма – это вы? – осведомился Бергер, усмехаясь.
– Ну да, – кивнула Алена, наслаждаясь своей скромностью.
Однако как следует насладиться Бергер не дал-таки:
– Между прочим, яма по-японски – гора. Фудзияма, слышали?
Так что от скромности вы не умрете.
