Прислушалась – никакой реакции. Да что же, они спят, что ли? Должен быть у нее охранник. Обязательно должен быть. И скорее всего – один. Охранять связанную девушку в запертом на замок помещении вдвоем – по меньшей мере глупо. А эти мужчины, они ведь такие самоуверенные, что наверняка оставили с ней только одного охранника…
Она повторила маневр еще раз, потом, приложив усилия, издала более громкий звук. Наконец за дверью послышалось движение и звон ключей. Есть! Снаружи отомкнули замок, и в комнату смело шагнул охранник. Один. Совсем еще молодой парень – лет двадцати, не больше. Он замер, удивленно уставившись на пустую кровать, где, по его предположениям, должна была находиться пленница. В этот момент сильный удар ногой в пах сложил его пополам. Не давая противнику опомниться, Ольга ударила еще раз. И следом, сложив руки в «замок», – по шее. Парень молча рухнул на бетонный пол. Девушка не стала его добивать (хотя очень хотелось!), перешагнула через неподвижное тело и устремилась к выходу из темницы…
Выехав за пределы кольцевой автодороги, миновав московский шум и заторы, проехав мимо поселков-сателлитов, борющихся за то, чтобы войти в пределы столицы, одним словом, минут через пятнадцать езды на умеренной скорости по одному из шоссе можно оказаться в самой настоящей деревне. Именно такой, какой обычно и представляют себе российскую деревню – с почерневшими от времени, покосившимися заборами, огромными, похожими на озера и никогда не высыхающими лужами на дорогах, тощими, ободранными курами, которые выискивают в траве съедобные семена, домами, покрытыми облупленной краской, и бредущим по улице алкашом в пыльном пиджаке. И попавшему в деревню не верится, что всего в каких-то десяти – пятнадцати километрах отсюда бурлит своей насыщенной жизнью столица. Тишина здесь нарушается отнюдь не гулом автомобильных моторов, а шелестом листьев, стрекотанием кузнечиков и позывными «Маяка», которые, по старой памяти, несутся из каждой радиоточки. Ну, пожалуй, еще пройдет пьяная компания к большаку, чтобы на автобусах, с несколькими пересадками, добраться до Москвы и там уж повеселиться на полную катушку – с отвратительной водкой из привокзального киоска, дракой с местными бомжами, разбитыми бровями и носами и пробуждением в грязной подворотне – без денег, часов, обуви и мало-мальски ценных предметов одежды. Хорошо если хоть живы останутся…
Миша Казачков не любил эти прогулки в город. Ну какой, спрашивается, смысл тащиться туда, где менты на каждом шагу, шум, гам, полно народу всякого, приткнуться негде? То ли дело здесь, в родном Дядькино, – все рядом, до хаты два шага, опять же огурчиками солененькими можно у соседки разжиться, сесть культурно на природе, выпить, закусить… Ну для чего, скажите, переться в эту Москву?
К сожалению, друганы Миши Казачкова этих его взглядов не разделяли. И каждые выходные отправлялись в первопрестольную. Вот и сегодня утром его звали с собой.
– Поехали, – говорил Степа Кузнецов, – развеемся, отдохнем. А то так и сгнием в своей деревне. А там столица. Культура!
Когда он произносил слово «культура», лицо его становилось одухотворенным. Как будто он в Москву ездил Третьяковскую галерею посетить или, скажем, Большой театр.
Двое других из их компании, Гена и Серый, стояли, привалившись плечами друг к другу, и молчали. В принципе им было все равно, поедет с ними Миша или нет. Им вообще было на все наплевать. Они уже успели с утра раздавить банку.
Когда Миша отказался ехать, Степа обвинил его в предательстве самого святого, что есть у человека, – мужской дружбы, обругал его всякими нехорошими словами и напоследок высказал предположение, что тот вообще нерусский, раз так поступает. И с оскорбленным видом пошагал в сторону шоссе. Серый и Гена, все так же опираясь друг на друга, поплелись за ним…
Миша не обиделся, Миша знал, что завтра, ближе к вечеру, они вернутся домой, грязные, избитые и угрюмые. И втайне завидующие ему. И лучший друг Степа Кузнецов будет, посасывая беломорину, рассказывать об их приключениях, беззастенчиво фантазируя и отчаянно матерясь. А Серый и Гена, нетвердо держащиеся на своих табуретках, будут кивать время от времени небритыми подбородками… Миша все это прекрасно знал и поэтому не поехал в Москву.
Куда лучше провести выходные здесь, в родной деревне. Миша пошел домой, достал из-за старой репродукции картины «Незнакомка» заветную поллитру, положил в целлофановый пакет краюшку хлеба, маринованный помидор, несколько ломтиков нарезанного сала, половинку луковицы и завернутую в обрывок газеты щепоть соли. Сунул сверток в карман и направился к двери. Потом остановился, прихватил банку с напитком «Юпи», в который Миша, в полном соответствии с инструкцией, «просто добавил воды», и не забыл стакан. Чтоб уж совсем культурно отдохнуть.
Когда Миша вышел из своей хаты, день был в самом разгаре. Солнце шпарило вовсю, немногие обитатели деревни Дядькино будто вымерли – наступило время послеобеденного отдыха. Миша Казачков сегодня не обедал, как, впрочем, и вчера, а вот позавчера баба Наталья налила ему плошку душистого, наваристого борща и даже с большим куском мяса на мозговой кости. А обычно Миша перебивался чем попало. Вот и сегодня скромная закусь должна была заменить ему обед.
Но не беда, с поллитрой завсегда веселее. Миша прошел по главной улице деревни, носящей по старинке имя вождя мирового пролетариата, миновал последний дом, свернул с улицы и, обойдя задами заборы, проник на огород.
Конечно, у Миши был свой огород. Но, понятно, грядки его давно вытоптали приятели, отыскивая съедобный корешок, яблони и груши загнулись и одичали, и только бурьян с чертополохом разросся пышным цветом. Ну что за удовольствие сидеть среди бурьяна? Что он, дворняга какая?
А здесь огородик был ухоженный. Ровными рядами уходили почти к лесу кустики картошки, сбоку вились огурчики, дальше желтели кабачки. Ближе к дому расположились несколько грядок зелени и лука. Вот здесь, в тени больших груш, рядом с грядочками, и расположился Миша. Хозяйский Полкан глянул на него приоткрытым глазом и снова задремал. Мишу в деревне знала каждая собака, и каждая собака знала, что он человек нрава миролюбивого и доброго, а своими маленькими слабостями никого не обременяет. Поэтому что с того, что он возьмет с грядки пару огурчиков и выдернет длинный побег молодого лука? Что с того? Нешто мы жадные?
Итак, расположился Миша в тенечке, подстелил газетку и разложил свою нехитрую снедь. В центр поставил бутылку, рядом стакан, закусь разложил вокруг. Потом склонил голову и полюбовался натюрмортом. Свинтил пробку, налил до половины, дыхнул в сторону и опрокинул водку в себя. Занюхал кусочком хлеба, отправил его в рот, затем туда же отправил ломтик сала и кусок огурца. Эх, хорошо!
Пахло разнотравьем, вокруг летали разноцветные бабочки и голубые стрекозы, стрекотали кузнечики. Миша выпил еще и еще, потом, аккуратно закрыв бутылку, лег на прохладную землю, подложил под голову большие, как лопаты, мозолистые ладони и, почти совершенно счастливый, заснул.
Сон под градусом крепкий и долгий. Когда Миша продрал наконец глаза, уже почти совсем стемнело. Первым делом он, понятно, схватился за бутылку. Цела. Только вот перевернулась и откатилась в сторону. Тут Миша ясно сообразил, что он и проснулся оттого, что бутылка упала, звякнула о стакан и покатилась. Ну у Казачкова слух, ясно, на звуки, издаваемые всякой стеклотарой, натренирован. Вот и проснулся сразу. Несмотря на изрядную долю невыветрившихся алкогольных паров в голове, Миша сообразил, что сама по себе бутылка перевернуться не может. Должно быть оказано какое-то внешнее воздействие. «Полкан, что ли?» – задал сам себе вопрос Миша. Но Полкан сидит на цепи, прикрепленной к пересекающей двор и заканчивающейся у грядок проволоке. Достать до бутылки он бы не смог. Значит?
