Я многозначительно посмотрел на него. Видели бы вы, с каким интересом он выслушал эту чушь.
– Так, значит, и вы, Александр Борисович, работаете в…
– Тсс! – приложил я палец к губам. – Об этом никто ничего не должен знать. Имейте в виду, что с этого момента вы входите в специальную категорию лиц, которым запрещено разглашать государственные секреты, а то, что я вам рассказал, и есть такой секрет. Вы не можете докладывать об этом никому, даже своему начальству. Никому, кроме Президента России. Вы меня поняли?
У Баранова глаза полезли на лоб.
– Да… – прошептал он, – никому… Только Президенту…
Итак, судя по материалам следствия, Кипариса, скорее всего, убил профессор Знаменский. Мотивы? О, их сколько угодно. Например, зависть к своему более удачливому коллеге. Какие-то старые счеты могут быть. Но выбрать местом убийства банкет, на котором присутствовало много народа, причем перед убийством устроить публичный скандал с криками и размахиванием столовым ножом… Это может говорить только об одном. О чем? Правильно, Знаменский не в своем уме. Хоть и профессор. А может быть, именно по этой причине. Как известно, среди ученых полно людей с несколько сдвинутой крышей…
В Бутырках я был через час после разговора с Барановым. Очень скоро в двадцать первый кабинет следственного корпуса привели профессора Знаменского. Судя по его внешнему облику, мои догадки оказались правильными. Не здесь ему место, не здесь. Канатчикова Дача, больница Кащенко или Ганнушкина. Хотя… облик часто бывает обманчив. А если дело касается человека, который впервые попал в СИЗО, – тут вообще лучше не опираться на внешность.
Всклокоченные волосы, дикий взгляд, трясущиеся руки. То, что на нем было надето, не поддавалось описанию. А ведь он просидел всего несколько дней…
Я заглянул в записную книжку, где были анкетные данные Знаменского.
– Добрый день, Феликс Викторович, – приветствовал его я, – присаживайтесь, пожалуйста.
Знаменский как-то боком подошел к приваренной к полу металлической табуретке и сел.
– Меня зовут Турецкий. Александр Борисович Турецкий. Я старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации.
Знаменский кивнул.
– Я пришел задать вам несколько вопросов.
Опять кивок.
– Вы понимаете, по какому поводу?
Совершенно глупый вопрос. Но Знаменский снова кивнул.
– Скажите, Феликс Викторович, была ли у вас личная неприязнь к потерпевшему?
Знаменский кивнул. Может быть, это у него нервный тик?
– И по какой причине? – задал я вопрос, на который невозможно было ответить простым кивком.
– Были причины… – наконец открыл рот Знаменский.
– Вы не могли бы рассказать поподробнее?
Знаменский вздохнул:
– Отчего же. Могу. Только ответьте мне, пожалуйста, и откровенно, когда меня будут судить?
Я пожал плечами:
– Этого я не знаю. Предварительное следствие очень часто тянется месяцами.
Брови Знаменского поползли вверх:
– Значит, я здесь проведу еще немало времени?
– Скорее всего, да. Ведь вы обвиняетесь не в чем-нибудь, а в умышленном убийстве. Да еще иностранного гражданина. Это серьезно.
– Могу ли я как-нибудь ускорить этот процесс?
– Можете. Если будете точно и честно отвечать на все поставленные вопросы.
– Я готов.
Лицо Знаменского теперь выражало непоколебимую решимость помочь следствию по собственному делу.
– Итак, в чем была причина вашей неприязни к Кипарису?
– Это давняя история. И долгая.
– Ничего, – ободрил его я, – у нас есть время.
– Хорошо, – сказал Знаменский, – я расскажу…
Он рассказывал действительно довольно долго. И по мере его повествования я все больше убеждался, что обвинение этого безобидного человека в убийстве – полная чушь. Ну не мог он убить. Ругаться мог, скандалить мог, даже замахнуться. Но убить… Нет.
– …Кипарис не отвечал на наши письма. А когда нам удавалось дозвониться, вы понимаете, в те годы это было не так просто, тогда он говорил, что с оформлением патентов все очень сложно, что американские законы очень сложны, что ему никак не удается преодолеть массу формальностей, что результата еще нет, но вот-вот будет.
– В общем, кормил вас завтраками?
Знаменский кивнул:
– Именно так. Каждый раз мы слышали от него, что вот-вот будет результат. И мы получим свою долю. Но шли годы, и ничего так и не происходило. Вы поймите, Александр Борисович, это изобретение для нас было всем. Буквально всем. А для Бычкова больше чем всем. Это был труд всей его жизни. И если у меня еще есть время, то у него – нет.
– Кстати, а как мне найти Бычкова?
Знаменский помрачнел:
– Я сейчас расскажу. Полтора года назад нам надоела ложь Кипариса. В том, что он лгал, ни у меня, ни у Бычкова не было никакого сомнения. И мы решили действовать. Как именно? Поехать в Америку и разыскать Кипариса. Однако это оказалось сделать не так просто. Ни с того ни с сего в Америку не пускают. Знакомых, которые бы сделали приглашение, у нас не было. С трудом удалось сделать через одну фирму. Однако на собеседовании в посольстве нас ждало разочарование – мне отказали в разрешении на въезд. Клерк сказал, что у него нет уверенности в том, что я не совершу попытки нелегально остаться в Соединенных Штатах. Впрочем, его можно понять: зарплата у меня мизерная, квартира не приватизирована… В общем, меня не пустили. Делать приглашение для Бычкова мы не стали – его могла ждать та же история. Мы решили поступить иначе. Бычков подал документы на выезд в Израиль. Конечно, туда его пустили без всяких проблем. И через полгода он выехал туда. Два месяца назад он позвонил и сообщил, что купил билет в Нью-Йорк. И что через неделю будет там.
– И что дальше?
Знаменский пожал плечами:
– Ничего. Ровным счетом ничего. С тех пор я ничего не знаю о Бычкове. Он ни разу не позвонил, хотя мы договаривались о контакте. Телефоны Кипариса не отвечают…
– Как вы думаете, почему он не звонит?
– Не знаю. Ума не приложу. И кстати, этот вопрос я хотел задать Кипарису. Сами видите, что из этого вышло…
Вернувшись в следственное управление, я позвонил Кэт. Рассказ Знаменского полностью подтвердился: Бычков действительно прибыл в Нью-Йорк именно тогда, когда обещал своему другу и коллеге. Но с тех пор о нем не было никаких известий…
Нью– Йорк встретил меня страшной жарой. Если бы не кондиционер в машине у Кэт, не знаю, что бы я делал. А так, глядя из прохладного салона ее «форда» на плавящиеся от жары пригороды Нью-Йорка, я блаженствовал.
