– Но! – Черный попытался возразить и тут же прикусил язык. Надо подумать, что страшнее: столкнуться с Кулиничем лицом к лицу или отговориться от сотрудничества, дав тем самым понять, что знаешь про него нечто такое, чего лучше бы не знать. Ну решайся, мать его!
– Оставьте, Порфирий Рудольфович! – Романов привычно махнул рукой, не дождавшись членораздельного возражения. – Оставьте! Какие могут быть «но» при нашей жизни. Вы о душе забеспокоились? Кулинич – бандит? Чушь! Если бы вас пригласили работать в Белый дом, вы бы отказались? А там сидят куда большие бандиты. Задумайтесь, президент ваш устроил войну в Югославии, не говоря уже о прочих шалостях, угробил несколько тысяч человек, государственные миллиарды пустил на ветер ради каких-то очень неопределенных, но очень корыстных интересов. Но его вы не считаете бандитом. Почему? Только потому, что об этом не написано в «Нью-Йорк таймс», а написано там, что бандит – Сережа? Бросьте, Порфирий Рудольфович! Вы же человек прожженный, не прикидывайтесь невинным младенцем!
Романов набрал номер на сотовом телефоне, мягко прикасаясь мизинцем к кнопкам, как будто гладил ручного зверька (Черный сразу вспомнил Билла). Поздоровался, несколько минут то ли слушал, то ли ждал, понять по лицу было невозможно, не лицо – маска Чеширского Кота.
– Нужно заботиться об имидже, Сережа, – сказал он назидательно после пятиминутного молчания. – Черный Порфирий Рудольфович. – И он протянул Черному телефон.
– Черный, значит… – протянул человек на том конце, голос, по крайней мере, был самый обыкновенный, заурядный. – Так у вас есть планы на мой имидж?
Турецкий. 15 сентября, 20.35
Плыть пришлось около десяти минут. Сразу пересечь рукав Москвы-реки Турецкий не решился, едва ступив в воду, почему-то вспомнил про Чапаева и поплыл вдоль берега. На берегу суетились люди Романова: над водой их голоса разносились на несколько сотен метров, было слышно, как они наткнулись на труп Симпсона и взялись прочесывать окрестности. В итоге не осталось другого выхода, кроме как развернуться и плыть к противоположному берегу. Под конец Турецкий даже согрелся, а возможно – окончательно замерз и утратил чувствительность к холоду.
Вышли в Крылатском. Еще около километра топали до телефона-автомата – против того, чтобы воспользоваться сотовым, Реддвей возражал категорически. Ко всему прочему у него начались судороги в коленях, и он плелся в час по чайной ложке, пыхтя, как хромой на все четыре ноги слон, даже коньяк не помогал, последние метры Турецкому пришлось буквально тащить его на себе.
– Значит, так, – сказал Реддвей, отбивая зубами чечетку и сам себе аплодируя, – я все обдумал. Будем настаивать на следующей версии: Джеффри сообщил мне, что за ним следят и нам втроем необходимо встретиться обсудить сложившуюся ситуацию в безопасном месте – в Серебряном Бору, напротив Крылатского, около рыбацких мостков. Я должен был уйти с заседания аудиторской комиссии за полчаса до конца, проверить, нет ли за мной «хвоста», встретиться с тобой, тормознуть частника (не такси, таксиста впоследствии легко разыскать), дождаться, когда выйдет Джеффри, и ехать следом. Если по дороге мы заметим, что за ним едет кто-то еще, то должны слезть, не доезжая до Серебряного Бора. Джеффри оставляет машину примерно в километре от места встречи и ждет нас десять минут, если мы не появляемся, значит, заметили слежку, в этом случае он к машине не возвращается – уходит пешком. План нарушился из-за сильного дождя: во-первых, ты опоздал, во-вторых, мы не смогли поймать частника, поэтому остановили единственную проезжавшую мимо машину – военную. «Хвоста» мы не заметили, в Серебряном Бору шли к месту встречи, как и было обусловлено, не следом за Джеффри, а другой дорогой. Да, в военной машине мы ехали в кузове, нас укачало, поэтому мы долго приходили в себя, а потом были вынуждены бежать через лес, чтобы не опоздать. В условленной точке мы нарвались на засаду. Перестрелку описываем один к одному. А скрылись с места происшествия потому, что услышали, как приближается группа людей, – возможно, сообщников убийцы Джеффри. Таким образом, можно объяснить все: и почему мы попросили этого военного ехать за Джеффри, и характер наших следов.
Турецкий еще раз прокрутил всю историю в голове и выдал резюме:
– Сойдет, вроде подкопаться не к чему, кроме одной детали – твоего пистолета. У тебя нет разрешения на ношение оружия.
– Не забивай себе голову, – отмахнулся Реддвей, – как раз этот вопрос улаживается элементарно. Ладно, звони, куда нужно, я в гостиницу – переоденусь – и в посольство. И найди себе чистый мобильный телефон!
Черный. 15 сентября, 20.10
Грохот за окном Черный вначале принял за очередной рецидив затянувшейся грозы, но очень быстро понял, что никакая это не гроза – где-то совсем рядом стреляли.
Романов тоже напрягся, прислушиваясь.
«Испугался, мать твою!» – злорадствовал Черный.
Витольд Осипович, заметно побледнев, озирался, вглядывался в темноту за окном. От прежней вальяжной позы не осталось и следа, и, пожалуй, только присутствие Черного удерживало его в кресле. Будь он один, давно бы уже ускакал, зарылся, затаился…
– Стреляют, – походя заметил Черный, нацеживая себе еще саке и усаживаясь поудобнее. А осознание, что пришли убивать не тебя, оказывается, бывает так приятно…
– Что? Да, наверное, стреляют…
Во дворе неистово залаяли собаки, замелькали фонарики в руках многочисленных охранников, включился и бешено завращался прожектор над воротами.
Еще десять минут прошли в томительной тишине. Несколько попыток Черного отвлечь Романова разговором не увенчались успехом. Он хотел было уйти, но Романов жестом приказал сидеть.
Прожектор наконец погас, вернулись, поскуливая, собаки. Осторожно постучав, открыл дверь, но так и не вошел в комнату телохранитель – костюм его был мокрым, брюки по колено в грязи.
– Ну? – с нетерпением спросил Романов.
– Один убит на самом берегу.
Романов, выдохнув, обмяк, задышал наконец ровно, бледность исчезала, возвращалась наглая, холеная улыбка.
– Хочу взглянуть.
Черный возомнил, что они сейчас облачатся в болотные сапоги, тирольские шляпы и пойдут бороздить камыши. Но все оказалось гораздо проще и комфортнее. Тот же качок-телохранитель, марая дорогой ковер хлюпающими ботинками, принес несколько поляроидных снимков. Романов просмотрел и бросил их на стол. Испуг вернулся.
Черный тоже попросил взглянуть, а зря.
– Вы знаете его? – спросил Романов.
– Я? Нет.
– И я не знаю. Н-да. Анекдот на прощание, Порфирий Рудольфович. Старушка выпадает из окна двенадцатого этажа. Летит-летит, и где-то на уровне шестого этажа ее буквально прошивает очередь из автомата. Старушка говорит: «Какая нелепая смерть!»
– Смешно, – подтвердил Черный.
Да что же за жизнь такая, мать ее! Черный не знал, радоваться ему или бояться. Бежать в Африку или вскрывать вены в родной ванне. Спокойная, блин, тихая Москва, тут так приятно и удобно иностранцам.
