Он отвернулся от землекопов и широким шагом пошел, почти
побежал по склону, который полого поднимался к деревне, стоявшей в полугоре.
Оттуда навстречу ему катила знакомая «эмка».
Тарасов затормозил рядом, выскочил:
– Товарищ майор, вот, нашел комиссара. А начальник объекта
поехал в район за лопатами, лопат у них тут…
И осекся, увидев лицо своего начальника.
Перехватив ошарашенный взгляд Тарасова, Поляков мигом
стиснул в кулак и душу, и сердце, и боль свою. Сам ощутил, как скользнула на
место привычная маска – теперь он стал олицетворением ледяного спокойствия и
невозмутимости.
Дверца распахнулась. Из «эмки» выбрался худенький (шинель
болталась на нем, как будто была надета на перевернутую швабру) веснушчатый
юнец с тремя квадратами на петлицах – младший лейтенант госбезопасности.
– Товарищ майор! – задорно выкрикнул он, изрядно гнусавя –
то ли от волнения, то ли от насморка. Нос у него был красный и глаза воспалены.
– Докладывает младший лейтенант Дудак.
– Я и сам вижу, что вы младший лейтенант, – перебил Поляков.
– И все остальное про вас мне тоже ясно.
Тарасов тихо хрюкнул, но тотчас спохватился и дипломатично
полез обратно в «эмку».
– Что вы тут устроили с этим Москвиным? – тихо проговорил
Поляков. – Ну! Говорите!
Младший лейтенант Дудак открыл и закрыл рот. Глаза у него
стали изумленные: ну да, не ожидал, что приезжий майор окажется уже в курсе
дела.
– Докладывайте быстро! – приказал Поляков. – Нет, погодите!
Что бы там ни произошло, нельзя, чтобы слышал Тарасов.
Он схватил Дудака за рукав и потащил в сторону от машины.
Остановился, повернул его к себе:
– Слушаю. Скорей говорите. Москвин жив?
Снова сердца сжалось до какой-то почти нереальной боли. Что
он здесь делает? Нужно скорей мчаться в село, искать дядю Гришу, а он тратит
время…
И в то же время словно бы чья-то прохладная ладонь
успокаивающе коснулась лба, и Поляков понял: дядя Гриша его дождется. Сначала
надо – он в самом деле должен! – узнать, что здесь случилось.
– Да никакая пуля эту сво… – начал было Дудак, но глянул в
черные, лютые глаза майора – и подавился ругательством. – Так точно, жив.
– Коротко изложите, как обстояло дело.
– Тут одной мобилизованной плохо стало, когда она несла
носилки с землей. Упала без сознания, неженка! – Дудак презрительно дернул
углом рта. – Москвин потребовал, чтобы женщин отпускали с окопов раньше, потому
что, дескать, тяжело им землю ворочать по десять-двенадцать часов. Девчонки,
говорит, потом рожать не смогут. Я ему сказал, что та мобилизованная,
во-первых, не девчонка, ей уже лет двадцать пять, а во-вторых, от работы еще
никто не умирал. Труд облагораживает человека! И вообще, наши советские женщины
ради того, чтобы отстоять завоевания Октября и дело Ленина – Сталина, всем
готовы пожертвовать, даже собственной жизнью и жизнями своих детей! Тогда он… –
Дудак яростно дернул углом рта, – тогда Москвин сказал, что я… – младший
лейтенант стиснул кулаки, – что я…
– Ну, продолжайте, чего заикаться начали?
– Что я безжалостный урод, которого надо как можно скорей
поставить к стенке, и чем больше таких тварей, как я, выявят и расстреляют в
первые же дни войны, тем скорей победит Россия, потому что она будет сражаться
ради будущего, а не ради защиты кровавого прошлого. Это он о завоеваниях
Октября! О деле Ленина – Сталина! – Дудак от возмущения пустил петуха. – Ну я,
конечно, не выдержал и… по закону военного времени…
– Сдайте оружие! – приказал Поляков. – Ну, быстро!
Ослушаетесь – я могу вас сейчас же… по закону военного времени!
Он смотрел в землю, не позволяя себе даже взглянуть на
Дудака. Боялся, что не выдержит.
Дудак издал какой-то странный звук, не то стон, не то
всхлипывание. Потом пробормотал:
– Товарищ майор! Я во вредителя, во врага народа, а вы…
– Этот человек – мой секретный сотрудник, – тихо сказал
Поляков. – Он должен был любой ценой втираться в доверие к людям. Выявлять
нестойких, пораженцев, готовых к саботажу, а может быть, и к откровенно
враждебным действиям. Вы своей глупой, нет, не просто глупой – преступной
несдержанностью поставили под удар целую операцию. Понятно вам, почему я могу
прямо сейчас и здесь?..
Он по-прежнему не смотрел на младшего лейтенанта, но
почувствовал, что тот пошатнулся. Вынул табельный «ТТ», протянул Полякову.
Пистолет плясал в его дрожащей руке. Такое ощущение: Дудак уже не удивился бы,
если бы разгневанный майор выпалил в него из его же собственного «ТТ»! Поляков,
конечно, испытывал жгучее желание сделать это, но не сделал – сунул оружие в
карман шинели.
Насчет секретного сотрудника была чушь, только что пришедшая
в голову Полякову. Никто не мобилизовал Охтина на окопы – он записался сам. В
первые же дни войны пошел в военкомат с просьбой отправить в действующую армию
– не взяли по возрасту (ему недавно исполнилось пятьдесят два года). Кроме
того, живя в землянке вместе с первыми строителями Автозавода, он застудил
легкие, да так, что порой харкал кровью. Какая уж тут война! Его послали на
окопы только потому, что людей не хватало просто катастрофически, а он сам
обратился с просьбой отправить сюда.
Когда Поляков узнал о решении Григория Алексеевича, просто
ушам не поверил.
– Зачем, зачем? – повторял Егор снова и снова и по-прежнему
не мог понять. – Зачем тебе это? Ведь вот-вот может совершиться то, о чем мы
мечтали двадцать пять лет! То, ради чего мы притворялись, лгали, отдавали самых
дорогих и любимых! Моя семья, моя сестра… твой брат, расстрелянный только за
то, что он был твоим братом. Его умершая от горя жена. Его сгинувший невесть
где сын. Няня Павла… И другие, другие, бесчисленное количество таких, как мы, у
которых было отнято все, даже имя! И ты хочешь защищать эту страшную страну, в
которой для людей главное не то, что они русские, а то, что советские. Ты
хочешь защищать Советский Союз?
– Я хочу Россию защищать, – сказал тогда Охтин. – Россию, а
никакой не Советский Союз. Сам знаешь, если бы снова, как в Гражданскую, пошли
наши стеной на них , как шли тогда белые на красных, я бы нашу Родину у них
когтями и зубами рвал. Как раньше! Но сейчас на Россию идут чужие. Сейчас мы
все – и красные, и белые – вместе должны быть. Неужели ты не понимаешь, что речь
не о том идет, какой быть России – красной или белой, – а о том, быть ли ей
вообще?
– Нам не нужна такая Россия! – выкрикнул Поляков.
