На пороге стоял тощий рыжий веснушчатый парень с маниакально
расширенными глазами. Александра решила было, что какой-нибудь «ширяла» пришел
за «подогревом» и сейчас будет угрожать ей ножом, требуя «широк», но нет – не
говоря ни слова, рыжий вырвал у нее котелок с киселем и выскочил вон.
Александра только руками всплеснула, но ни гнаться за вором, ни крик поднимать
не стала. Во-первых, не догонишь; во-вторых, поднимешь крик – заложишь Зинаиду
Викторовну. К тому же ей стало жалко паренька, которому так страшно захотелось
сладкого. Александра, которая шла на известные правонарушения, лишь бы
раздобыть лишний грамм сахару, вполне понимала его и сочувствовала. Когда
пришли мужчины, она откровенно рассказала о случившемся.
– А сколько в котелке было? – спросил Никольский.
– Да литра полтора.
– Ну, будем надеяться, что поперек горла ему кисель не
встанет, – проворчал доктор.
Однако надеялся он напрасно.
С голодухи, конечно, не надо было пацану на кисель
накидываться, а он выпил его залпом, да еще сопроводил полбуханкой чернушки –
как всегда, плохо выпеченной. Ну и заворотило кишки…
Той же ночью рыжий пацан умер в мучениях, успев, однако,
сказать всем обитателям пятого мужского барака, что настал ему амбец, ибо его
отравила киселем Маманья из санчасти.
Вообще говоря, пацан принадлежал к доходягам, причины смерти
которых не слишком-то тщательно расследуются. Однако на него возлагались среди
«людей» особые надежды: у него был отличный почерк и редкий дар подражания,
поэтому он со временем вполне мог стать «мастером», искусно подделывающим
подписи. Это вам не домушник, не банщик, ворующий на вокзалах, не
булан-карманник, даже не громщик-взломщик. «Мастер» – это белая кость,
аристократ среди «людей». И со смертью рыжего пацана рухнули немалые планы
уркаганской аристократии.
Ту, которая была виновна в его смерти, следовало «поучить».
Но как? Кочегар, которому Булька давно свистела в уши, что
Маманья ее не уважает, поедом ест, не пускает в «санаторий» и того и гляди
слягавит по начальству, предложил поставить ее на кон.
Законный выход…
Сначала, правда, у Кочегара дело не ладилось. Отнекиваться
начали все подряд: и «офицеры», и те, кто колоду даже перетасовать толком не
умел. Авторитеты только головами качали и благодушно смотрели на Кочегара, не
снисходя до пустой болтовни. Молодняк, пацаны, очень извинялись и пытались
объясняться, что за Маманью главный лепила кому угодно пасть порвет, и если он захочет,
то «пастух» Мельников всех раком поставит. А на Мельникова уже узду не
накинешь, потому как он спровадил Капитолину к тетке не то в Саратов, не то в
Самару, подальше от вечной угрозы. Порыдав, Капитолина поддалась уговорам отца
и жениха (ну да, Никольский дал слово на ней жениться после освобождения, и
Мельников теперь рыл землю в этом направлении) и уехала. Так что вот так!
Кочегар вообще-то и сам понимал, что это как раз тот случай,
когда «черепу», то есть человеку умному, следует пойти на попятный, а то и
вовсе заткнуться и задуманное дело замять. Однако западло ему было дать слабину
перед Булькой, вот он и настаивал. «Люди» уже начали хватать друг дружку за
грудки, и вдруг согласился играть Мурзик.
Лучшего напарника Кочегар и пожелать не мог!
Ну, раскинули «персидский ковер» [21] , сели. Раздали
замусоленную колоду, начали метать. Играли каких-то полчаса, и Кочегар
проиграл.
Сказать по правде, он не очень-то и старался выиграть. И
даже если это был меченый бой [22] , даже если Мурзик сделал какой-нибудь
шаршавый крап или еще как-то изощрился, чтобы карты стали свои , Кочегар
благодушествовал вовсю, никаких обманок в упор не видел и готов был сдаться
немедленно после первой сдачи. Время он тянул исключительно из уважения к
Мурзику, которого вознамерился обдурить. Он хотел сам, лично пришить Маманью!
Он никому не собирался уступать этого удовольствия!
Правда, лишь только он с сожалением (ну да, на самом-то деле
с радостью!) открыл свои жалкие картишки, как до него дошло, что он сам натянул
себе на голову новый срок. Странно, что раньше мозги не прострелило: ведь за
убийство Маманьи его помотают, ох как помотают…
Торжество мгновенно слиняло с лица Кочегара, но тотчас он
вспомнил, что может право на убийство продать или снова проиграть кому-то из
фраеров. Он опять начал выкликать желающих сразиться, но таковых не находилось.
Кочегар уже готов был первого попавшегося доходягу потащить к «персидскому
ковру», но дело рассудил Мурзик:
– Спать время! Завтра переиграете, подумаешь, большое дело!
Его поддержал весь барак. Народишко уже устал, перевалило за
полночь, а побудка в шесть. Правда, Кочегар еще какое-то время бухтел,
умащиваясь на нарах, однако наконец уснул и он. Правда, часто просыпался –
цистит мучил, приходилось бегать по нужде.
Среди ночи тех, кто спал поближе к «Прасковье Федоровне», то
есть к параше, разбудил тяжелый удар. Похоже было, кто-то грянулся оземь. Ну,
мало ли, споткнулся человек в темноте да и упал…
Кое-кто поднял голову. Но в темноте не больно-то что
разглядишь, а идти к параше без надобности было неохота. Наконец проснулся
какой-то чудачок [23] из «литерных», пустился в путь между нарами, зевая и
почти не открывая заспанных глаз. Сквозь примороженные окна вползал свет
фонаря, стоявшего за окном. Сделав свое дело, чудачок слегка размежил глаза и
вдруг увидел, что на полу лежит, раскинувшись, человек. Горло у него было, как
показалось чудачку, словно бы перевязано темной тряпкой. Не вдруг удалось
разглядеть, что, раскинувшись, лежит Кочегар, а горло его не тряпкой
перехлестнуто, а кровью залито. Кровищи натекло – ужасное дело сколько. А под
кадыком Кочегара торчал маленький острый нож.
* * *
– Аксакова, зайди! – окликнула Валя Евсеева, стоявшая в
дверях процедурной, едва Ольга в очередной раз поднялась по лестнице, уже
переодетая в свой халат. – А что у тебя с физиономией?
«Тебе надо сказать спасибо!» – чуть не брякнула Ольга, но
промолчала, конечно.
– Вон там подотри, – махнула Валя. – Сергей Сергеевич
злится.
