Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет…
Поляков покачал головой:
– Братчиков? Черт! Во время разговора с Храмовым о том, кто
помогал Новичку в госпитале, у меня мелькнула какая-то мысль… Я никак не мог за
нее зацепиться, а теперь вспомнил: среди контактов Аболса был шофер госпиталя
Братчиков! Теперь все сошлось. Однако надо все это спрятать, вдруг кто-то
зайдет… – Он сунул документы и пистолет под подушку, и вдруг его осенило, Поляков
обернулся к Ольге: – Постой! Ты что, подслушивала наш разговор с Храмовым?!
– Не весь. Кусочками, когда в коридоре никого не было, –
призналась Ольга.
– Боже мой… – пробормотал Поляков. – Знаешь, я вдруг
вспомнил, как на Рождество отец входил в мою комнату и высыпал мне на голову
подарки. Книги стукали меня довольно чувствительно, один раз он чуть не пришиб
меня коньками, и мама его отругала за это. Но я был в восторге! Сестра была еще
совсем крошечная, ей пока ничего не дарили, а меня баловали страшно. Отец
говорил: «На тебя все с неба валится!» Вот и сейчас – все на меня свалилось с
неба. И любовь, и ты, и вот эти подарки…
– А кто был твой отец? – вдруг спросила Ольга. И ей
показалось, она заранее знала ответ.
– Его звали Георгий Смольников. Наверное, ты слышала о нем
от Милки-Любки?
– Ты ее знаешь? – ахнула Ольга.
– Мне рассказывал о ней Охтин. Это… Москвин.
Ольга зажмурилась.
Заводов труд и труд колхозных пашен
Мы защитим, страну свою храня,
Ударной силой орудийных башен
И быстротой и натиском огня.
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет…
– Мне все равно, – испуганно сказала Ольга, открывая глаза.
– Мы с тобой два сапога пара!
– Об этом может кое-что рассказать один кожаный диван, –
чуть улыбаясь, сказал Поляков, и Ольгу бросило в жар.
– Ромео и Джульетта, да?
«Ромео убил Тибальда, – подумал Поляков. – А я убил Шурку
Русанова».
– Оля, – начал он, чувствуя, что голос не повинуется. – Я
должен тебе кое-что сказать…
Пусть помнит враг, укрывшийся в засаде,
Мы начеку, мы за врагом следим.
Чужой земли мы не хотим ни пяди,
Но и своей вершка не отдадим.
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет…
– Нет! – выставила она ладони. – Нет, больше ничего не
говори! Не думай, я ничего не боюсь. Я знаю, какая у тебя работа. Я все
понимаю, понимаю, понимаю… Я хочу сказать, что мне все равно. Я беру тебя
таким, какой ты есть. Со всем, что на твоих руках. Мне нужен только ты один на
свете, какой бы ты ни был. Все неважно. Только ты.
– Я должен… – хрипло продирался он сквозь комок в горле.
– Нет. Сейчас не время. А вдруг Братчиков видел рукавичку?
Вдруг он догадается? Вдруг скажет Петру?
– Надо позвонить Храмову, – решил Поляков. – Он должен
приехать только завтра. Нужно его срочно вызвать. Где здесь телефон? Самый
близкий?
– На этом этаже – только в ординаторской, тут, напротив.
– Иди туда, – приказал Поляков. – Только туда. Не спускайся
на первый этаж. Будь все время на глазах у людей. Если в ординаторской тоже
окажутся люди, тем лучше. Никого не стесняйся. Скажи – это очень важно. Скажи,
что звонишь по моей просьбе. И сразу возвращайся! Немедленно!
Ольга быстро поцеловала его и метнулась к занавеске, но
наткнулась на какого-то человека, который как раз зашел в закуток.
Это был Петр Славин. Он мгновенно обхватил Ольгу за шею, а к
ее виску прижал ствол пистолета.
– Никто никуда не идет, – сказал Петр. – А ты подними руки.
Быстро, или…
Поляков отдернул правую руку, которая скользнула было под
подушку, и поднял ее.
Из-за занавески доносилось победное:
А если к нам полезет враг матерый,
Он будет бит повсюду и везде.
Тогда нажмут водители стартеры,
И по лесам, по сопкам, по воде,
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет.
Грянули аплодисменты.
* * *
К ночи она вообще была сама не своя. И, главное, Мурзик не
пришел… Было страшно, до жути страшно оставаться одной в санчасти. Александра
уговорила заночевать вместо себя Фролова (долго его уговаривать не пришлось,
если честно) и вернулась к вечерней поверке в барак.
Но стоило войти, как к ней кинулась Катя Спасская и
принялась выталкивать вон.
– Да ты что, Катя?.. – попыталась было упираться Александра,
но Катя оказалась сильнее, да и еще две женщины к ней присоединились.
– Иди в санчасть, – твердили они наперебой. – А мы ее отсюда
нынче не выпустим. Завтра тебе надо к начальнику идти. Пусть тебя в другой
лагерь переведет, иначе убьют!
Александра ничего не понимала. Кого они не выпустят? Почему
в другой лагерь, почему убьют, кто? Ведь Кочегара больше нет!
На крыльцо вышла Надя-Кобел – широкоплечая, плотная,
стриженная по-мужски. Вынужденная в лагере ходить в юбке и платке (ватные штаны
разрешалось надевать только на лесоповале, а в бараке следовало немедля
переодеться по-женски – такова была воля Мельникова, который «крылатых» обоего
пола на дух не выносил, хоть и принужден был считаться со слабостью
человеческой натуры), платок свой она наворачивала на голове каким-то странным
тюрбаном, напоминающим мужскую шапку. Она никогда не отличалась приглядной
внешностью, но сейчас лицо ее было еще больше обезображено тревогой.
– Пошли, – цепко подхватила она Александру под руку, –
пошли, провожу.
И потащила ее к санчасти.
