– Ну а ты бы на моем месте отпустил? – усмехнулся Петр. –
Она же крик поднимет!
– Пожалуйста, – проговорила Ольга дрожащим голосом, – Петр,
давай его свяжем, – она указала на Полякова. – Ты сам свяжи, чтобы он не
помешал тебе уйти. Я отдам бумаги, и ты… ты можешь убить меня, только,
пожалуйста, ну пожалуйста, его не…
У нее перехватило дыхание.
– Наверное, я должен зарыдать от того, что слышу и наблюдаю,
– хмыкнул Петр. – Но я не буду рыдать.
– Начальник расового отдела выступает перед публикой, – не
унимался Вася-Не-Горюй, – и рассказывает: «Представители новой расы будут
стройными, как Геринг, светловолосыми, как Гитлер, и рослыми, как Геббельс».
– Ха-ха-ха! – отреагировала публика.
– А это моя помощница, собачка Немка! – крикнул клоун. – Немка,
покажи, как ваш народ любит своего фюрера?
Раздался грозный лай.
– Ой, ой! – заорал Вася. – Ты порвешь мои новые галифе! И я
стану похож на тех фрицев, которых выбили из Сталинграда!
Хохот, аплодисменты.
– Петр, – вдруг сказала Ольга, – Мазуровку освободили от
немцев. Ты знаешь?
– Да, Мазуровку снова взяли красные, – глухо проговорил
Петр, – я знаю. Только разве это свобода?
– А что с… ними?
Он понял, о ком речь:
– Если удалось, они, наверное, ушли с немцами.
– Зачем им немцы? – горько спросила Ольга. – Им не немцы
нужны, а Россия!
– Мне тоже нужны не немцы, а Россия, – ответил Петр. –
Поэтому я здесь.
– Ну, если победят твои хозяева, России не будет, – зло
сказал Поляков.
– Оставь свою коммунистическую пропаганду, – процедил Петр
сквозь зубы.
– Это не коммунистическая пропаганда, а здравый смысл, –
сказал Поляков. – Я ненавижу коммунистов не меньше твоего. Я боролся с ними всю
жизнь. Но когда началась война, я понял, что сейчас все русские должны быть
вместе. Иначе никакой России вообще не останется – ни красной, ни белой. Будет
один немецкий протекторат с унтерменшами. Новый лагерь, теперь уже для всех
русских, которые выживут. Самое большее, на что ты сможешь рассчитывать, это
стать в нем надсмотрщиком. Завидная должность, верно?
Жил на свете немец Гитлер,
И попер на Волгу он.
Разорвут его на части
Под фашистский дружный стон! —
завел Вася-Не-Горюй. Скомандовал: – Подпевай, Немка!
И собачка тоскливо завыла, иногда сбиваясь на лай.
Ой, дурные времена
Для фрицев настали!
Зачем лезли в Сталинград?
Без штанов удрали!
– Подпевай, Немка!
Собачка старалась. Народ хохотал. Незамысловатые куплетики
имели колоссальный успех.
Взорвалась хлопушка. Рука Петра дернулась, Ольга зажала рот
ладонью.
– Не успел, – досадливо сказал Петр. – Ну, другой раз твой
будет, товарищ майор. А что ты там такое говорил, мол, с коммунистами всю жизнь
боролся? Что за вранье поганое?
– Не вранье, – качнул головой Поляков. – Это правда. Мой
отец был до революции начальником сыскного отдела Энской полиции. У него был
помощник – Григорий Охтин. На них обоих напали на Острожном дворе весной 17-го
года. Отца убили, Охтин чудом выжил. Он вывез нашу семью из Энска, воспитал нас
с сестрой. Мы взяли чужую фамилию – нашей няни. Сестра умерла. Ее убили. Мы с
Охтиным были вдвоем. Он меня считал за сына. Он мне и сказал: «Россия – одна.
Такая или не такая – одна! Мы можем быть только со своими – какими бы они ни
были, главное, что с русскими, – или с врагами. С врагами я не могу. Поэтому
должен сделать хоть что-то, если на фронт не берут». И он уехал на
строительство укреплений – еще осенью 41-го. Там его и убили. Он спас вот ее, –
Поляков кивком указал на Ольгу.
В палате, за занавеской-простыней начали одна за другой
взрываться хлопушки.
Поляков улыбнулся, не сводя глаз с Ольги.
– Охтин… – проговорил странным голосом Петр. – Ты все врешь,
сука гэпэушная! Охтин – мой дядька, из-за которого нас… меня… Да… он бы тут
всех зубами рвал, если бы выжил! Ты врешь, сука гэпэушная! Врешь!
Его рука дернулась.
За занавеской хлопало так громко, что Ольга не слышала звука
выстрела. Она только увидела, что голова Полякова резко запрокинулась и упала
на подушку, а на стену вылетела струйка крови и растеклась по ней.
Несколько мгновений она смотрела на померкшие, не отрывающие
от нее взгляда глаза Полякова, а потом колени у нее подкосились.
Издалека-издалека доносился голос Петра, но она как припала
к груди Полякова, так и не отрывалась. Ловила биение сердца, но ничего не
слышала. И грудь его была неподвижна.
Петр рывком поднял ее:
– Ну! Веди меня в прачечную. Возьмем пакет, потом доведешь
до гаража. Иначе ляжешь тут же!
– А ты думаешь, мне не все равно? – с трудом шевеля губами,
проговорила Ольга.
Вырвалась, опустилась на колени, положила голову на подушку,
прижалась щекой к щеке Полякова:
– Стреляй.
Она чувствовала, что в затылок уперся ствол, и мысленно
просила Петра поспешить. Может быть, они еще встретятся тут, поблизости, может
быть, она догонит Георгия.
Ну вот, наконец-то грянул выстрел…
Что-то тяжелое рухнуло позади.
Крики, шум! Резкий голос:
– Всем назад! Всем выйти! Товарищи, соблюдайте порядок! Всем
вернуться в палату!
И теплая рука потрясла Ольгу за плечо:
– Вы живы? Вы живы?
Кто-то поднял ее с полу. Она с трудом держалась на ногах, с
трудом понимала, что перед ней стоит Храмов… Петр лежал на полу, откинув руку с
пистолетом. Неподвижное, невзрачное лицо. Погасшие глаза. Он был мертв.
– Я опоздал, – пробормотал Храмов, глядя на Полякова.
– Да, – выдохнула Ольга.
