– «Ты проснешься ль, исполненный сил? – пробормотала Перла,
которая была преподавательницей русского языка и литературы. – Иль, судеб
повинуясь закону, все, что мог, ты уже совершил?»
– А ты молчи, Перла, – с внезапной яростью покосилась на нее
Катя. – Молчи, поняла? Не тебе наших судить, ты на своих смотри!
И Перла Рувимовна, ныне Абрамова, в девичестве Левинсон,
покорно умолкла.
В общем-то, это была их единственная ссора… которую и
ссорой-то назвать нельзя. Так жили, так тесно жили, что, если б начали
собачиться, давно попередохли бы. И все понимали то же самое: и Александра, и
Перла, и Катя, и Людмила, и прочие женщины. Поэтому как были у них в тюрьме и в
дороге сугубо сестринские отношения, такими они и оставались в Темниковском
женском лагере.
А стоял он, их лагерь, в глубине чудесного соснового леса в
самых дебрях Мордовского края. Воздух был волшебный, особенно после дождя, и
хвоей, которой здесь было в изобилии, только и спасались от цинги. В
лагерной-то пище никаких витаминов не было предусмотрено: на завтрак жиденькая
ячневая кашица, хлеба двести граммов да кружка кипятку. Это в семь утра. Обед в
два часа – на первое пустые щи, на второе та же каша, только чуть погуще
утренней. Вечером кипяток с оставшимся от обеда хлебом. Когда началась
поголовная цинга, Александра вспомнила, как кто-то в госпитале в Энске
рассказывал про народные рецепты. Начальство возражать не стало, и через
несколько дней у нее уже были готовы огромные бутыли с отваром. С души воротило
пить эту гадость, но зато все выздоровели.
Тогда ее и перевели в медпункт. А сначала она вместе с Катей
поочередно работала на водовозке.
Просыпались еще до подъема (он был в шесть, потом аж до семи
длилась перекличка в огромном дворе, с непременной пофамильной
отметкой-галочкой в смешной ученической тетрадке) и осторожно, чтобы никого не
разбудить, шли по ночному лагерю. В конюшне запрягали быка, у колодца заполняли
огромную водовозную бочку и развозили воду поочередно по всем службам лагеря.
Там же всё: работа на кухне, раздача, хлеборезка, выдача и стирка белья, уборка
внутри бараков и на территории, топка печей и прочее – велось собственными
силами, силами женщин-заключенных.
После «победы над цингой», как пышно именовали это в
бараках, Александра стала работать в медпункте. Конечно, там был
квалифицированный врач – женщина-ленинградка, но без сестры ей было не
обойтись. Подумывали о том, чтобы завести при медпункте еще и санитарку.
Александра мечтала пристроить на тепленькое местечко бедняжку Перлу, которая
хирела не по дням, а по часам, но зимой 1938/39-го в лагере начались
перетасовки. Стали часть женщин отправлять на Беломоро-Балтийский канал, где
теперь валили лес и строились предприятия.
Перла и Людмила Стромыкина попали в первую же партию,
назначенную к отъезду. Александра по-прежнему оставалась в медпункте, Катя
продолжала возить воду по утрам. А эти – уезжали… Ночь до отправления не спали:
ревмя ревели, прижавшись друг к дружке на нарах. То ли увидятся, то ли нет…
Перед рассветом Катя и Александра написали маленькие
записочки своим: Перла и Людмила должны были, если ухитрятся, выбросить их из
вагонов: вдруг да найдутся добрые люди, вдруг да перешлют по адресу…
– Дворяне шумною толпой по Эсэсэрии кочуют, – пошутила,
храбрясь, Людмила, у которой дед, совершенно как у некоего Базарова, землю
пахал. Александра оглядела подруг: Катя – дочь бакенщика, внучка бакенщика,
может, и правнучка, Рувим Левинсон был «старье берем», у Александры у одной
дела с происхождением обстояли более или менее классово-чуждо, однако в кочевье
предстояло отправиться не ей, а Люде и Перле…
Ладно, еще не вечер, еще неизвестно, может, и ей придется
кочевать по Эсэсэрии!
И она тихонько сплюнула через левое плечо.
Проводить отъезжающих разрешили до самой проходной. И вдруг
кто-то приметил, а потом сообщил другим ошеломляющую новость, которая мигом
разлетелась по лагерю: в проходной снят портрет наркома Ежова!
Катя и Александра сразу вспомнили, как его в Энске избирали
депутатом Верховного Совета. И жуткий плакат под названием «Ежовы рукавицы»,
висевший во дворе Энской тюрьмы, они тоже вспомнили…
Ну и что теперь с тем Ежовым? Дал бы бог, чтобы сам в свои
же рукавицы попал! А на проходной повесили портрет нового наркома – с
одутловатым лицом, в пенсне. Фамилия его была – Берия. Это тоже сообщили
втихаря. Как государственную тайну!
– Бе-ри-я! Беръ я, – глубокомысленно изрекла Катя, которая
любила мнемонику. – Небось взяточник, а?
И опасливо оглянулась, но они, на счастье, были одни в
медпункте, куда Катерина привезла воду.
– Взяточник и грузин, – с ненавистью продолжала она. – Еще
один грузин на нашу голову!
– А вот, кстати, о грузинах, Кать, – сказала Александра,
чтобы ее немножко отвлечь. – Помнишь, у нас в Энске улица есть – Грузинская?
– А то! – вздохнула Катя. – По ней, бывало, идешь, смотришь
на крыльцо Госбанка – и душа радуется. Какая красота несусветная! А правда ли,
что в Госбанке внутри стены расписаны самим Билибиным?
– Да вроде правда, – не слишком уверенно сказала Александра.
– Только даже если это и так, небось уже всю роспись смыли и каких-нибудь
колхозниц там намалевали. А может, и нет. Может, ничего не тронули. Вот ведь
улицу Грузинскую рядом с банком не переименовали же!
– А чего ее переименовывать? – удивилась Катя. – У нас
теперь в государстве первые люди – грузины. Ну и еще явреи.
Катя ненавидела «явреев». Бедная Перла Рувимовна пробила
своей многотерпеливостью некоторую брешь в ее антисемитизме, но теперь, после
отъезда Перлы, брешь эта довольно быстро затягивалась.
– Ладно, хватит тебе про евреев, – быстро сказала
Александра, пока Катя не села на любимого конька. – Ты что, серьезно думаешь,
что улица Грузинская в честь грузин названа?
– А в честь кого же, в честь явреев, что ли? – ухмыльнулась
Катя, которую трудно было унять.
– Жили такие князья Грузинские, они были попечителями храма
Покрова Пресвятой Богородицы, в честь которого Покровка и была названа. А в
честь князей Грузинских – они, между прочим, внесены в родословные книги
Нижегородской губернии – названа улица, которая почти от храма идет. Здорово,
да? Кругом Свердловы, да Дзержинские, да Урицкие, а тут на тебе – князья
Грузинские! Они небось на том свете сейчас хихикают над всеми переименовывателями
на свете.
– Эх, сейчас бы пройти по этой самой Грузинской, да на
росписи Билибина посмотреть, да в храм Покрова зайти помолиться… – пробормотала
Катя.
