Противно… Противно, да? Ну что ж, работа у него такая.
Така́я работа и та́кая жизнь, что иногда тянет застрелиться.
А почему он до сих пор этого не сделал, интересно? Давно бы
уже встретился со своими, а то ведь заждались.
«Нет, – разочарованно подумал Поляков, – не получится.
Самоубийцы отправляются в ад, а все мои – мученики безвинные, они в раю.
Придется и мне свое избыть, отмучиться!»
И Поляков опять принялся перечитывать заявления.
– Я ведь не просто так догадался об их вражьей сути, –
радостно токовал между тем Власенко. – К тому же врагов нынче так много
расплодилось, всех фамилий в памяти не удержишь. Но едва только увидал вот это,
у меня в голове как будто – щелк! – Военком для наглядности прищелкнул
пальцами. – И сразу встало все на свои места. Да вы сами взгляните!
И он сунул Полякову серый листок, на котором неровным и
нервным почерком, состоявшим, чудилось, из одних острых углов, а потому
читаемым с трудом, было написано:
«В военкомат Свердловского района г. Энска от Аксаковой
Ольги Дмитриевны
Заявление
Прошу отправить меня добровольцем в ряды интербригады,
сражающейся в Испании. Уверяю Вас, что буду честно, добросовестно исполнять все
обязанности советского бойца. Я отлично стреляю, а также могу быть медицинской
сестрой. Кроме того, я немного знаю испанский язык. В нужный момент готова
отдать все силы и жизнь ради торжества наших идей и для восстановления честного
имени своей семьи. Quiero morir por Patria».
– Видали?! – торжествующе заорал Власенко, тыча пальцем в
листок. – Испанский она знает! Откуда? Разве в наших школах изучают испанский
язык? Нет! Явно самостоятельно выучила. Зачем? Готовилась! К чему? К чему, я
вас спрашиваю, могла готовиться Ольга Аксакова, как не к тому, чтобы
воспользоваться нашей доверчивостью, с нашей помощью перебраться за границу и
при первом удобном случае перейти к фашистам?! Вы ведь знаете, кто она такая?
Поляков кивнул. Да, он знал, кто такая Ольга Аксакова.
Племянница Александра Русанова, застреленного следователем Поляковым, дочь
Александры Аксаковой, спасенной тем же следователем Поляковым от допросов и
избиений, но не спасенной им от ссылки… просто потому, что это было свыше его
сил. Клятву, данную Русанову, он исполнил так, как мог. Feci, quod potui,
faciant meliora potentes
[1] , как сказал бы отец.
А может быть, и не сказал бы.
Еще не факт, что он стал бы разговаривать с сыном,
застрелившим Александра Русанова лишь для того, чтобы спасти свою шкуру и
прикончить такую погань, как Мурзик. Кто его знает, отца, быть может, он счел
бы жизнь Шурки Русанова слишком дорогой ценой за месть Мурзику.
Наверняка!
– Племянница врага народа, дочь врага народа, – продолжал
пылать благородным негодованием Власенко. – Да еще и любовница врага народа!
– Ну, это не установлено, была ли она любовницей Верина, –
неожиданно для самого себя сказал Поляков. – Верин посещал в их доме жену
Русанова, свою старинную знакомую. Опять же, следствием не установлено, была ли
Любовь Русанова замешана в делах Верина. Дело в отношении ее закрыто.
Ну да, закрыто. И это тоже часть исполнения той клятвы,
которую Поляков дал Русанову перед тем, как выстрелить ему в лицо.
– Да я, собственно, не Верина имел в виду, а э… – Власенко
пошуршал листками, – Монахина.
– Какого еще Монахина? – нахмурился Поляков.
– Кулацкого отродья, которое прокралось в ряды советского
студенчества. Просто беда, как обстояли дела с бдительностью в нашем Энском
университете! Монахин дошел до комсорга курса! Правда, нутро свое выказал, не
мог не выказать: во время контрреволюционного мятежа на Петропавловском
кладбище пытался защитить старшую Аксакову. Затем поддерживал ее дочь… Тут-то
на него и обратили внимание. Докопались до прошлого: оказалось, скрывал свое
происхождение. В анкетах писал – из беднейших крестьян, а на самом деле –
кулацкий сынок, прижившийся под крылышком тетки, вдовы красного командира.
Монахина, конечно, исключили из комсомола и тоже выгнали из университета, как и
Аксакову. Вот они и спелись на почве общей ненависти к Советской власти. Вот и
порешили вместе бежать за границу, да и сообщников в свои ряды, видимо, начали
вербовать – среди таких же, как они сами, отщепенцев…
Он торжествующе хохотнул, и в это время в дверь постучали.
– Сказал же, чтобы никто не беспокоил, – пробормотал
Власенко, – дисциплинка расшаталась…
Снова раздался стук.
– Наверное, что-то срочное, – сказал Власенко, виновато
косясь на Полякова. – Вы разрешите?
Учитывая, что Поляков был капитаном, а звание военного
комиссара Власенко соответствовало майорскому, просьба хозяина кабинета
выглядела… Понятно, как она выглядела! Все дело не в звании, а в том, в каком
ведомстве состоишь!
Младший по званию снисходительно кивнул старшему: откройте,
мол.
Военный комиссар промаршировал к двери и распахнул ее:
– Я же предупреждал, чтобы… Что? Да, я ее вызывал. Давайте
ее сюда.
В кабинет вошла высокая девушка в полосатой футболке и
короткой синей юбке. На ногах у нее были выбеленные мелом тапочки, и вся она,
от этих тапочек и загорелых ног до светлых, вьющихся, коротко стриженных волос,
казалась воплощением советской комсомолки, только что сошедшей с плаката,
призывающего вступить в Осоавиахим, или сдать нормы ГТО, или поехать на ударную
комсомольскую стройку – скажем, куда-нибудь в приамурскую тайгу, – или
сделаться донором, или записаться добровольцем в ряды молодежного отряда, который
возьмет винтовки новые, на штык – флажки и с песнями в стрелковые пойдет
кружки… Может статься, именно в таком стрелковом кружке и научилась «отлично
стрелять» Ольга Аксакова. Да-да, именно она вошла сейчас в кабинет Власенко и
замерла, переводя свои светло-карие глаза с военкома на человека в синей
гимнастерке.
