Но дело было даже не в том. Возмутила Полякова другая сводка
– не Информбюро, а дежурного УВД по городу. Вчера в центральном универмаге –
угол Свердловки и площади Минина – приключилась дикая история. Там выдавали
шерстяную материю. Некий гражданин купил отрез на костюм за девятьсот рублей и
тут же продал за три с половиной тысячи. Около магазина началась драка.
Полсотни же милиционеров были заняты не тем, чтобы наводить порядок, а тоже
желали получить материал. В сводке, как и полагалось, отражалась не только
картина происходящего, но и «настроение населения», то есть приводились реплики
граждан. Они были таковы: «Вакханалия спекуляции и блата… Зверинец спекулянтов
всякого рода… Жутко честному человеку… Война рождает героев и поднимает накипь
человеческих отбросов… Раньше было: нетрудящийся не ест, а теперь наоборот:
трудящийся не ест!» («Это намек на блат», – пометил в скобочках сотрудник,
который составлял отчет.) И еще реплики: «У нас почти поголовное воровство в
столовых, магазинах… Наше общество, можно сказать, разделилось на воров и
ограбляемых… Беда в том, что нет всенародного контроля, как это было в 18 –
20-м годах. Да, в те годы мы сдавали золото, чтобы помочь голодающим детям, я
колечко венчальное покойной жены отнес, а теперь эти детки выросли, нажрали
ряшки и нас гнобят, последнее отнимают! Неужели мы доживем до того времени,
когда можно будет не думать о куске хлеба, можно будет прийти – и просто купить
какую-то жалкую тряпку, без талонов и очередей? Да в былое время приличные люди
такие и не брали, небось одни ночлежники из пьесы Горького «На дне» на себя
натягивали! А мы за ней – в драку…»
Читая сводку, Поляков чувствовал себя как человек, идущий по
тонкому, тончайшему, чуть-чуть схватившемуся льду. Этот лед был – его вновь
возникшая любовь к Родине, к России, – слабый такой ледок, еле затянувший, еле
скрывший былую ненависть. Такие случаи, вроде драки из-за шерстяных отрезов,
заставляли лед не просто трескаться, но и вовсе исчезать, а его, Полякова, –
проваливаться в прежнюю темную бездну, из которой, раз провалившись, он мог и
не вынырнуть, потому что она тянула, она была знакома и привычна…
Случай с новорожденным несколько воскресил его. Ведь очень
может быть, он жизнь ребеночку спас. А что вы думаете? В такой ветреный, хоть и
жаркий, весенний день, без воды, без пеленок, с полуживой и слишком молоденькой
мамашей, которая явно не знала, что делать и как быть… Куда только ее муж
смотрел, что отправил девчонку на сносях одну бродить по городу! Поляков, будь
у него беременная жена, дохаживающая последний срок, глаз бы с нее не спускал.
То есть посадил бы под замок и не выпускал из дому, а сам звонил бы каждые
полчаса домой, пока не родился бы ребенок…
Тут Поляков сообразил, что ему вряд ли светит обзавестись
женой на сносях, это раз, а два – это то, что муж той женщины, конечно, на
фронте, оттого и не следит за каждым ее шагом, не запирает на замок и не звонит
каждые четверть часа. И тем не менее у него есть теперь сын. А может, дочь…
Поляков сообразил, что даже не знает, мальчик или девочка этот ребенок, которого
он теперь воспринимал как своего крестника.
А впрочем, неважно, кто он. Его можно звать каким-нибудь
именем, которое равным образом подходит и мальчику и девочке. Александром
(Александрой), например. Их всех в детстве зовут Сашами или Шурами.
Ну да, девочку называют Сашенькой, а мальчика – Шуркой…
Шуркой Русановым, верно? Верно? Ну, признайся себе, что ты
думаешь сейчас о нем и о том выстреле!
С безвозвратно испорченным настроением, зло оскалясь,
Поляков пошел на станцию, думая, что сейчас выражением лица напоминает не
добровольно сдающего кровь человека, а, наоборот, кошмарного вампира.
Впрочем, кровь у него оказалась нормальная – алая, а не
черная или свернувшаяся, как можно было бы ожидать.
И даже не голубая!
Исполнив свой «гражданский долг», Поляков сидел около
кабинета, дожидаясь, когда можно будет разогнуть руку, когда перестанет кровить
маленькая ранка (да и голова, если честно, кружилась… от волнения он мало ел
последнее время, зато курил непомерно много), как вдруг увидел Ольгу Аксакову,
которая шла по коридору. Она была одета в застиранный халат с завязками, и
Поляков вспомнил, что Ольга работает санитаркой в военном госпитале. А здесь
она как оказалась? Работу сменила, что ли?
Ольга узнала Полякова, что стало понятно по встревоженному
блеску ее глаз, но не поздоровалась и вообще сделала вид, что в жизни его не
видела.
Поляков отвел взгляд.
Вид девушки был ему неприятен. Почему-то с Ольгой для него
были связаны самые трагические мгновения жизни: убийство Русанова, гибель Лизы,
потом Охтина… Что за роковая роль отведена ей в судьбе Полякова?
Он хотел уйти, чтобы снова не встретиться с ней, но тут
Ольга вышла из кабинета, волоча какой-то неудобный ящик. Поляков понял, что она
приезжала из своего госпиталя за кровью, необходимой для операций. Ящик был
настолько тяжел, что тонкая фигура Ольги гнулась на сторону. В первый раз
Поляков заметил, что у нее покатые плечи, как на старинных картинах. Ему
казалось, что женщин с покатыми плечами уже и на свете не осталось.
«Ликвидированы как класс!» Ну, может, эта – последняя?
В общем-то, Поляков не отличался особой галантностью, да и
голова все еще кружилась, однако сейчас его словно сорвало с лавки, на которой
он сидел.
Выхватил у Ольги ящик, поволок.
Зачем? Ему-то какое дело, тяжело ей или нет?!
Но раз взялся за гуж, волоки теперь неподъемный сундук с
красным крестом на крышке!
Идя рядом с Ольгой, Поляков ощущал ее страх. И вдруг пришел
в бешенство.
Да что он ей сделал, этой Аксаковой, чтобы так трястись? Он
дважды выручил ее, вот и все. Выручил из очень непростых ситуаций. Теперь вот
сундук несет… Она же дрожит так, будто идет рядом с каким-то палачом. Почему
она боится? Она ведь не может знать о том, почему и как погиб ее дядя!
Может быть, она тоже больше доверяет чувствам, так же как и
он? Эфемерным чувствам, а не конкретному знанию?
От последней мысли Полякову стало вовсе тошно. Вдобавок он
чувствовал себя хуже и хуже. Ящик оказался слишком тяжел. Слишком много крови
он сдал, вот что.
«Не хлопнуться бы в обморок, – подумал мрачно. – А то паду к
ее ногам…»
Попытка пошутить не удалась. Дурацкая была попытка!
Наконец какой-то рыжеватый малый забрал у Полякова жуткий
сундук. Им оказался шофер госпитальной машины. Он тоже был перепуган до дрожи,
но его панический вид Полякова не раздражал, а только смешил. Стоило же
взглянуть на бледное лицо Ольги, как он разозлился еще сильней.
