– Погодите-ка, товарищ майор, – резко сказал капитан
Поляков. – Дело тут гораздо сложнее, чем вам кажется. Могу я попросить у вас
разрешения воспользоваться на несколько минут вашим кабинетом?
У Власенко сделался ошалелый вид, однако военком послушно
убрался из кабинета и даже дверь за собой прикрыл.
Ольга смотрела исподлобья.
– Скажите… – начал было Поляков.
– Что? – тихо произнесла Ольга. – О чем вы хотите спросить?
Да и зачем спрашивать? Вам ведь и так все ясно. Я не знаю, как такой бред в
голову мог прийти, но разубеждать вас не стану. Не все ли мне равно, что вы про
меня думаете! Если уверены, что я и правда собралась в Испании к фашистам
перебежать, то никакая сила вас не заставит мнение изменить. Что я, не знаю,
что ли? А хотите правду? – В ее затравленном взгляде внезапно появилась
насмешка. – Я ведь заранее знала, что никакой Испании мне не видать как своих
ушей. Да и не хочется мне туда ехать, и я наврала насчет своих стрелковых
талантов, стрелять я вовсе не умею, я страшная трусиха, выстрелов боюсь до
смерти, аж заикаться начинаю. Хорошей медсестрой могла бы быть, что верно, то
верно. Меня мама многому научила. Лучше всякого техникума! Когда меня из
университета выгнали, я хотела устроиться в госпиталь, где она раньше работала.
Кем угодно, даже не сестрой, а санитаркой. Не взяли! Ну да, конечно, разве
можно было меня взять на работу, если мамина фотография висела там в вестибюле
под черной надписью: «Мы не разглядели врага народа! Будьте бдительны!» Ох как
любят у нас такие вот надписи! Про меня было написано, что поганой метлой надо
из университета гнать, про маму – что ее не разглядели… Про бедного Колю
Монахина тоже, наверное, какую-нибудь гадость написали, когда выгнали из
университета только за то, что он мои книжки в библиотеку отнес.
– Монахин, насколько мне известно, скрывал свое
происхождение, – перебил Поляков.
– Но это же его отец был кулаком, а не он, не Колька! Разве он
виноват? Я не знаю, конечно, кто был ваш отец… наверное, тоже бедняк, или
рабочий, или революционер, не знаю… но вы только представьте, что он оказался
бы, например, учителем, инженером, юристом, врачом, а когда началась в 14-м
году война, его забрали бы в армию, и он бы в царской армии служил – а что было
делать, дезертировать, что ли?! И представьте, что вам надо всю жизнь за это
отвечать. Отвечать, расплачиваться за то, к чему вы вообще не имеете никакого
отношения! Неужели вы на всех углах кричали бы: да, мой отец был тем-то и
тем-то, он служил в царской армии, поэтому я самого что ни на есть буржуазного,
дворянского, вражеского происхождения? Ну и что было бы с вашей жизнью? Были бы
вы не капитаном НКВД, а каким-нибудь дворником, сторожем, не знаю. А может
быть, вас давным-давно убили бы как классового врага. Нет, ну вы честно
скажите, если бы у вас было сомнительное происхождение, вы бы кричали о нем на
всех углах, а?
Дались же ей эти углы…
– Оставьте в покое мое происхождение, – холодно ответил сын
бывшего начальника сыскной полиции города Энска, – речь сейчас не о том.
Расскажите, какие отношения вас связывают с Монахиным и со всеми остальными,
кто вместе с вами подал заявления.
И Поляков потряс перед глазами Ольги Аксаковой тощенькой
пачечкой листков.
Она смотрела озадаченно.
– Вообще-то я не знаю, кто еще и какие заявления подавал. Мы
с Николаем написали, да. Думали: вот отправят нас в Испанию, мы там насовершаем
подвигов, и, когда вернемся, всем будет наплевать на наше происхождение, на
какие-то прегрешения наших родственников, в счет будет идти только то, что мы
сами сделали, чего мы сами стоим. Только наши собственные судьбы!
Поляков кивнул.
Он угадал.
– А теперь Коля уехал, – продолжала Ольга. – Когда мне
повестку принесли – сюда, в военкомат, явиться, он решил, что меня обязательно
арестуют. Прямо здесь. Сказал, что надо скрываться. А куда мне скрываться, если
у меня дома дед больной и тетя Люба? Не могу же я их бросить. Колька сказал,
что уедет куда-нибудь на молодежную стройку, где его никто не знает, и все там
с нуля начнет, всю жизнь. А я, сказал, дура, раз иду в военкомат, я оттуда в
«черном вороне» уеду, под конвоем. Наверное, он прав был, да? Вы меня арестуете?
Значит, мне тоже надо было бежать? Но я же хотела по-честному… Я не хочу жить
под чужим именем, не хочу прятаться и бегать. Я просто хочу работать, только и
всего. Хотя бы санитаркой в госпитале… Потому что мне нужно кормить деда и тетю
Любу. У них никого нет, кроме меня!
Голос Ольги сорвался, она умолкла. Поляков понял: боится
заплакать и показаться жалкой.
Ей стыдно быть жалкой перед человеком, который убил ее дядю,
чтобы спасти свою жизнь, и который потом рисковал этой жизнью, чтобы избавить
ее мать от побоев и пыток на допросах.
Поляков вздохнул.
Слишком тяжкий груз он взвалил себе на плечи перед тем, как
выстрелить в Шурку Русанова, вот что. Теперь неси его всю жизнь!
«А вот интересно, выдал бы меня Русанов, если бы остался
жив? – подумал он раз примерно в стотысячный за прошедший год. – Или промолчал
бы?»
Вопрос, в общем-то, был пустой. Ответ Поляков знал заранее…
– Идите домой, – сказал он угрюмо, отворачиваясь от Ольги и
небрежно запихивая в папку заявления. Впрочем, одно из них – поступившее от
гражданки Аксаковой – Поляков сложил маленьким квадратиком и сунул в карман
гимнастерки. И заботливо застегнул клапан. – Завтра сходите к начальнику
госпиталя. Думаю, на работу вас возьмут – санитарки всегда нужны. О разговоре
нашем не болтайте. Понятно? Ну идите. Идите же!
Она помедлила мгновение, издала какой-то странный звук, не
то всхлипывание, не то сдавленное «спасибо» – Поляков толком не разобрал – и
выскочила из кабинета.
В ту же минуту из-за двери послышалось грозное
военкомовское:
– Куда?!
Ну разумеется, Власенко все это время топтался в приемной.
Подслушивал небось, прильнув ухом к двери. Да и ладно, дверь тяжеленная,
дубовая, да еще и дерматином обитая, чтобы, не дай бог, ни одно из секретных
сведений, которыми товарищ военком в своем кабинете обменивался с сотрудниками,
не просочилось бы наружу и не стало достоянием врага.
«Помни, тебя подслушивает враг!» – такой плакат висел в
военкомате около поста дежурного.
Да где они только не висели, эти плакаты!
Поляков выглянул в приемную и увидел Власенко, который
схватил за руку Ольгу Аксакову. Выражение лиц у обоих было ожесточенное:
Власенко выкручивал девушке руку, силясь ее удержать, ну а Ольга пыталась руку
вырвать.
