– Мы тонем, – чуть запыхавшимся, но вполне спокойным голосом
ответила Серафима Серафимовна на ее невысказанный вопрос. – Надо всех, кого
возможно, снабдить спасательными средствами. Возьмите на пожарном щите топорик,
ломайте двери кают. На них тоже можно плыть. Ну, что уставились?
Ольга мельком поразилась, что Метелица обращается к ней на
«вы», но тотчас заметила, что она не одна: рядом стояли еще несколько
перепуганных сестер и санитарок.
– Все, что поможет людям удержаться на воде, – на левый
борт. Будем постепенно спускать раненых на воду. Сами поплывем между ними,
будем страховать. До левого берега рукой подать! – в сердцах махнула она рукой.
– Только без паники, девочки!
В это мгновение снаряд врезался в рубку, и собравшихся в
беззащитную кучку женщин накрыло осколками и взрывной волной.
Ольгу швырнуло на палубу. Уткнувшись лицом в мокрые доски,
она мысленно ощупывала себя. Вроде бы жива. И даже не ранена!
Медленно приподнялась. Прямо перед ней лежала Серафима
Серафимовна – со строгим выражением резко побледневшего, словно бы вылинявшего
лица и стиснутыми губами. Из груди ее торчал осколок. Рядом – еще две сестры,
сплошь залитые кровью.
– Симочка, – пробормотала Ольга, которой раньше и в голову
бы не пришло назвать так Серафиму Серафимовну. – Вы что? Вставайте, Симочка!
Товарищ майор!
Ни Симочка, ни товарищ майор не отвечали. Смотрели
неподвижными, мертвыми глазами.
Кто-то сильно толкнул Ольгу в бок. Это была Аля Самарина –
бледная, с головой, обмотанной бинтами и казавшейся поэтому неестественно
большой.
– Давай! – крикнула она заплетающимся языком. – Некогда
плакать! Доски на левый борт! Раненых на воду…
И повалилась замертво на палубу. Сквозь повязку резко
проступило кровавое пятно.
Ольга громко всхлипнула и в ту же минуту зажала рот. Плакать
и в самом деле было некогда…
Дальнейшее сохранилось в ее памяти какими-то обрывками.
Чудилось, иногда картины, которые разворачивались перед ней, закрывал некий
черный занавес. А может быть, Ольга порой впадала в беспамятство и что-то
пропускала? Может быть…
Пароход горел, его корма все резче оседала в воду. Команды
покидать судно не поступало, но командовать было некому: и начальник госпиталя,
и капитан «Александра Бородина» убиты. Выскочил боцман Костин, оставшийся
теперь за капитана.
– Всем за борт! – крикнул он, а сам побежал по каютам. Здесь
он и столкнулся с Ольгой, которая медленно пробиралась из трюма, по очереди
волоча двух оставшихся раненых. Один из них был тот самый сержант в ее поясе.
Он отталкивался перебитыми ногами от пола, помогая Ольге, и бормотал:
– Я думал… бросят… а ты пришла… ты не бросила…
Протащив сержанта несколько метров, Ольга опускала его на
пол и возвращалась к другому раненому: молоденькому башкиру, почти мальчишке, с
бледным до зелени, заострившимся, поразительно красивым лицом, с бровями,
которые напоминали две стрелы, которые вонзились в его точеную переносицу. Он
ничего не говорил: только шипел что-то сквозь стиснутые зубы от нестерпимой
боли.
Боцман хотел крикнуть девушке, чтобы бежала на палубу и
прыгала в воду: пароход вот-вот потонет, – но поглядел в ее почти незрячие от
усталости и страха глаза и понял: эта не бросит, не побежит. Кинулся к ней, с
невероятной легкостью подхватил сержанта и поволок его наверх, оставив Ольге
башкира.
Мальчик обнимал ее за шею худыми смуглыми руками и шипел,
шипел…
– Ничего, – бормотала Ольга. – Сейчас.
И вот последняя лестница. Ольга взглянула наверх с
отчаянием, вдруг осознав, что ей никогда в жизни не подняться с этим юношей,
который становился с каждым мгновением все тяжелей и тяжелей.
Слезы так и хлынули из глаз, но она даже не могла их
вытереть, потому что боялась разжать руки: раненый упадет.
Она стояла и тихо всхлипывала от горя и бессилия.
«Надо отдохнуть, – сообразила вдруг Ольга. – Мне надо
отдохнуть только одну минуточку. Положить раненого, перевести дух и размять руки.
Тогда вернутся силы, и я смогу тащить его дальше».
Вдруг она осознала, что мальчик умолк, а его руки, до боли
сжимавшие ее плечи, упали.
Посмотрела – и ахнула, увидев, что из угла рта парнишки
сочится кровь, а глаза его закатились.
– Ты что? Миленький, ты что? – пробормотала она – и зашлась
в рыданиях. Он был мертв, безнадежно мертв. – Прости, прости, – пробормотала
Ольга, опуская его на пол. – Я не смогла. Я не смогла!
Обо всем забыв от горя – чудилось, смерть этого мальчишки,
которого она раньше даже не замечала среди других раненых, стала последней
каплей, переполнившей чашу ее отчаяния! – Ольга поникла рядом с ним, заливаясь
слезами. Они капали на лицо башкира, как дождь. Черты его расплывались в глазах
Ольги, как если бы их затягивала водяная пелена. И вдруг Ольга с необычайной
ясностью, словно со стороны, словно чужими глазами, увидела страшную картину:
волжская глубина, стремнина, песчаное дно, на котором косо стоит серо-зеленый,
покрытый тиной пароход с облупленной надписью «Александр Бородин» на борту и
красным крестом на разбитой снарядом рубке. Скелеты в трюмах, скелеты в каютах,
скелеты в коридорчиках. И здесь, около маленькой крутой лесенки, два скелета.
На одном клочья гимнастерки, на другом – белого халата. Рыбы вплывают в
разбитые иллюминаторы и заглядывают в пустые глазницы черепов…
Нет!
Ольга вскочила, бросила последний взгляд на башкира, лицо
которого уже приняло мертвое, смиренное выражение, и со стремительностью,
невесть откуда взявшейся, взлетела по лесенке, пронеслась по обгорелой палубе к
борту. Волга вокруг была вся покрыта дверьми, скамейками, какими-то досками, с
помощью которых держались на воде люди. Кое на кого были надеты спасательные
круги. Кто-то плыл сам. Накренившееся судно отчасти защищало плывущих от
разрывов, однако порой то один, то другой снаряд перелетал через борт и
врезался в гущу людей. Грохот, брызги, крики! Кромешный ад!
Ольга подскочила к самому борту, замерла на мгновение – у ее
ног лежал убитый боцман Костин. А сержант? Где спасенный им сержант?
Она наклонилась, вглядываясь… Да вот он! Плывет благодаря
знаменитому поясу тети Любы, вернее, В. Краузе.
