Ольга слабо мотнула головой, пытаясь увернуться от пощечин,
и открыла глаза. Над ней наклонялось сухое, с острыми чертами и холодными
серыми глазами женское лицо. Голова женщины была плотно забинтована, как у Али
Самариной… Ах нет, Ольге показалось! Голова была не забинтована, а повязана
белым платком (ни одной прядки не выбивалось наружу) и странно покачивалась. Не
сразу Ольга сообразила, что качается она потому, что женщина сидит на телеге, а
телега движется по неровной дороге. Но, значит, и она, Ольга, тоже лежит в
телеге?
– Куда мы едем? – кое-как разлепила она губы.
– Ага, – хрипловато, с характерным южным выговором произнесла
женщина. – Очнулась, слава те, господи! А я уж думала, ты в Спящую красавицу
превратилась.
Ольга растерянно моргнула, глядя на нее, но ничего не
сказала. Чуть повернула голову и обнаружила, что лежит на соломе в глубокой
странной телеге. Таких телег она никогда не видела.
Потрогала щелястый борт.
– Что дивишься? – усмехнулась женщина. – У вас в Энске таких
телег нету, верно? Арба это. Арба называется.
Ольга опять моргнула растерянно.
«Что такое происходит? – думала она, ничего не понимая. –
Где я? Кто она такая? И… где все?!»
Она резко приподнялась – и чуть снова не лишилась сознания
от внезапно нахлынувшего головокружения.
– Тихо, тихо лежи! – прикрикнула женщина. – Голова отвалится,
когда будешь так дергаться.
Ольга словно сквозь пелену видела, что рядом с телегой,
вернее, с арбой, в которой лежала она, движутся и другие, точно такие же. Ими
управляют женщины в таких же белых, плотно охватывающих головы платках. Все
одеты в какие-то плохонькие платьишки, однако платки – белоснежные, сияющие.
Некоторыми арбами правят мальчишки лет самое большее шестнадцати. А в повозках
лежат люди. Все перевязанные, оборванные, в мокрой одежде или вовсе полуодетые.
И караван этот растянулся далеко-далеко.
– Спасли! Вы их спасли! – чуть не зарыдала Ольга. – Вы нас
всех спасли.
– Ах ты, господи мой боже, – сказала женщина, и губы ее
скорбно поджались. – Кабы так! Нет, моя девочка. Далеко не всех.
Из шестисот человек раненых, медперсонала и команды,
находившихся в тот июльский день на «Александре Бородине», спаслось едва ли
полторы сотни. Да и то многие из них добрались до берега лишь потому, что
жители ближнего села, называемого Мазуровка, узнали о том, что фашистские
минометы расстреливают беззащитное санитарное судно, и, кто бегом, кто на
арбах, ринулись спасать людей.
Метров за двадцать до берега начиналась безопасная зона,
долететь до которой снаряды уже не могли. Женщины, дети вбегали в Волгу по
пояс, по плечи и баграми подтаскивали к берегу измученных людей. Все были
одинаково обессилены – и раненые, и сестры, и матросы, и врачи. Случалось так,
что с невероятными усилиями, захлебываясь, ныряя с головой, тащили с глубины на
мелководье какую-нибудь дверь с вцепившимся в нее раненым, а на берегу
оказывалось, что он мертв, что всех его жизненных сил только и хватило –
удерживаться за ту несчастную дверь, а на саму жизнь их уже не осталось.
Мертвых торопливо, опасаясь нового налета или обстрела,
погребли в общей могиле, которую вырыли на песчаном берегу и кое-как засыпали,
а живых повезли в Мазуровку, где немедля разобрали по домам. Олю взяла к себе
та женщина, которая ее везла. Потом она вернулась на центральную площадь, где
стояли все арбы со спасенными людьми, и привезла еще двоих раненых. Так она
сообщила Оле. Мужчин хозяйка поместила отдельно от нее, в другой комнате.
Ольга, которая не могла ни рукой, ни ногой шевельнуть, так болело все ее тело,
хотя ни одной раны на ней не было, лежала, словно княжна какая-нибудь, вымытая,
ухоженная, переодетая в чистейшую льняную сорочку, на постели, застеленной
совершенно городскими простынями. Ей случалось бывать в южных деревеньках во
время редких остановок «Александра Бородина», но ничего подобного той чистоте и
аккуратности, которая царила в этой избе… нет, в хате, именно так назывались
дома в южных краях, – она не видела. Пол – не глинобитный, а деревянный –
выскоблен до белизны, по углам развешаны букеты высохшей бледно-сиреневой
лаванды, отчего в хатке царит сладковатый аромат.
Вообще хозяйка – звали ее Варвара Савельевна – сказала, что
она не здешняя. Муж ее был из этих мест, привез сюда после свадьбы. Так они и
прожили в Мазуровке последние двадцать лет. Немного счастья видели, а горя –
куда больше.
– Как все люди, так и мы, – угрюмо сказала Варвара
Савельевна. – Разве ж ты видела где-нибудь счастливых русских людей? Таких
небось и нет. Читала у Некрасова поэму «Кому на Руси жить хорошо?»? Ах, в школе
проходили! Ну, тогда помнишь, что никому из крестьян хорошо не было. Вас, конечно,
в школе учили, что такое только при проклятом царском режиме было? Так вот,
вранье. Никогда в России не было простому человеку хорошо. То баре его мучили,
то продотряды, то какие-нибудь уполномоченные. Дармоедов и грабителей по нашу
душу всегда хватало. Знаешь, как в кино «Чапаев»? «Белые пришли – грабят,
красные пришли – тоже, понимаешь…» – И Варвара Савельевна усмехнулась своими
твердыми сухими губами.
Она была странная какая-то со своими слишком рискованными,
опасными речами… Обычно – это было всем известно! – такие разговоры заводили
провокаторы, чтобы потом писать на людей доносы. Но какие уж провокаторы и
доносчики здесь, в таком дальнем краю? К тому же ждать провокаций от человека,
спасшего тебе жизнь, как-то совестно. И не походила Варвара Савельевна на
записную провокаторшу. Ничего в ней не было хитрого, но в то же время она была
непроста, ох непроста… Загадка в ней была, в каждом ее взгляде, в каждом слове.
Она просила, чтобы Ольга называла ее тетей Варей, а у той почему-то язык не
поворачивался. Варвара Савельевна не обижалась, но многозначительно покачивала
головой и снова усмехалась. Ольге все время казалось, будто Варвара Савельевна
что-то про нее знает, что-то особенное – такое, чего сама она о себе не может
знать по каким-то таинственным причинам. Знает, но не говорит.
Однако не это было самым странным. Крестьянка вроде, а стихи
Некрасова знает. А как она сказала: «Думала, ты в Спящую красавицу
превратилась». Ну ладно, Некрасова и в самом деле в школе проходят. Но откуда в
южном сельце можно узнать про Спящую красавицу? И как ухитрилась Варвара
Савельевна догадаться, что Ольга – из Энска?
Можно было не ломать голову над вопросами, а взять да
спросить напрямую, но у Ольги язык не поворачивался лезть с такими глупостями к
женщине, которая от рассвета до заката то по дому крутилась, то в огороде
возилась, то, подхватив на плечо тяпку и повязав косынку так, чтобы закрывала
пол-лица от жгучего солнца, бежала на колхозные поля. И еще ведь успевала
ухаживать за Ольгой и ранеными!
