Могил на кладбище Мазуровки прибавлялось с каждым днем.
Хоронили и бойцов, и членов команды, и медсестер, которые были ранены, как на
фронте…
Ольге пришлось подняться с постели и, превозмогая боль во
всем теле (она сильно ушиблась о воду, когда сорвалась с борта), начать
ухаживать за ранеными, переходя из хаты в хату. Как ни странно, она обнаружила
много новых для себя лиц, которых не замечала на пароходе. Вроде Петра Славина,
который жил у Варвары Савельевны. Ну да, на СТС, в каютах и трюмах, было
слишком много народу, некая общая масса, а теперь остались только некоторые,
они запоминались крепче, к ним Ольга привязывалась, привыкала. Странно было
даже представить, что с этими людьми придется когда-нибудь расстаться!
Хозяйки, у которых поселили раненых, тоже относились к ним,
как к родным.
– Не обижает тебя Варька? – как-то раз спросила Ольгу одна
веселая, бойкая на язык бабенка, которая держала у себя в просторной хате аж
пятерых раненых и истово ухаживала за ними с утра до ночи не покладая рук, в то
время как ее подросшие дети трудились на огороде и в колхозных полях. Звали
бабенку, как нарочно, Василиной – имя необычайно подходило к ее легкому нраву.
– Варвара-то Савельевна? – переспросила удивленная Ольга. –
А почему бы ей меня обижать?
– Ну, она ваших, энских, не любит.
– Вот как? – еще больше изумилась Ольга. – А что, у вас
часто кто-то из Энска бывает?
Учитывая, что Энск находился от Мазуровки верст этак за
восемьсот, кабы не больше, это было странно.
– Да как-то занесло уполномоченных, – хихикнула Василина. –
То есть они из Астрахани прибыли, но один из них родом из Энска оказался.
Стоило Варьке про то узнать, как она его из хаты выгнала (он к ней на постой
определился) и сказала, что ни за какие деньги больше никого из Энска к себе не
возьмет, потому что город этот на дух не переносит. Якобы раньше там бывала, да
ее крепко там обчистили, что называется, голой по миру пустили, ну и затаила
она горькую обиду на весь ваш город на веки вечные. Тот уполномоченный ее
милицией стращал и клялся, что заявление в НКВД на нее напишет, но с Варьки все
как с гуся вода. Вот и мужик ее такой же был, пока его в лагеря не отправили.
– А, так муж ее… – Ольга понимающе кивнула, не договорив. –
Вот оно что… А он жив?
– Да кто ж знает? – легко пожала плечами Василина. – Небось
сообщили бы, коли помер бы, а может, и не утруждали бы себя, кто их разберет,
товарищей начальников. Нынче скорей в лагере выживешь, чем на фронте. Мой-то
воюет, уж и не знаю, где он там и что с ним, может, я уже не мужняя жена, а
горькая вдова. У нас в Мазуровке половина мужиков на войне, а половина там же,
где Варькин Никита. Эх, жизнь наша…
– А откуда она родом, Варвара Савельевна? –
полюбопытствовала Ольга.
– Говорит, из Самары чи из Куйбышева, а может, и врет. С ней
ведь никогда не знаешь, чему верить, чему нет. Да она не больно много о себе
рассказывала. И ее Никита такой же был, молчун молчуном. Вот и хата их на
отшибе стоит, дверью не на улицу, а на зады. Приметила небось? Век они так
жили, от людей хоронясь да таясь, а все ж, как говорится, шила в мешке не
утаишь, – беспечно болтала Василина. – Думаешь, Никиту за что взяли? Скрыл, что
в царской армии был. А Варьку не тронули…
– За что ж ее трогать? – спросила Ольга. – Она ведь могла не
знать, что ее Никита в армии служил.
– Может, и не знала, – согласилась Василина, однако глаза ее
хитренько прищурились. – Но я вот что скажу – Никита небось не только при царе
служил, но и в белой армии. Он отродясь красных да коммунистов на дух не
переносил, его семья была – крепкая семья. Да, честно сказать, у нас тут никого
захудалых не было… Он Варьку аккурат в двадцатом сюда к нам привез, как раз
когда сам вернулся, весь израненный, живого места на нем не было. Варька его на
ноги-то и поставила, ходила за ним день и ночь. И знаешь, что болтали у нас?
Мол, они служили вместе у белых. Там и слюбились.
– И что, крепкая была у них любовь? – спросила Ольга
нетерпеливо. Почему-то ей очень захотелось это знать.
– Ну, любовь – она для молодых, – небрежно пожала плечами
Василина. – Однако жили Варька с Никитой в ладу, согласии и держались друг за
дружку крепко. Детей-то у них не было, вот они и были каждому – свет в окошке.
Варька, конечно, кремень, по ней никогда не видно, что у нее на уме, а все ж,
когда Никиту забирали, лежала как мертвая… Не голосила, нет, слезы не обронила,
но как упала на пороге, так и не вставала. Мы ее в дом перенесли, в постель
положили, она только через сутки очухалась. С тех пор и вовсе чужая всем стала.
От прочих еще дальше держится. С нами только на колхозных работах, а так живет
сущей бирючихой. Мы и то удивились, когда она со всем миром ринулась раненых
ваших спасать, думали, и тут в хате своей отсидится. Нет, вишь ты, лезла в воду
как ошалелая, вон, всех вас к себе взяла, да как переживала, когда тот
страдалец помер… А второй, он как, поправляется?
– Поправляется, – кивнула Ольга. – У него ожоги сильные,
причем как раз около раневых отверстий, долго будет заживать.
– Ладно, хоть выжил, – рассудила Василина.
– Верно.
Своего соседа по житью-бытью в доме Варвары Савельевны Ольга
знала мало, видела нечасто. Был он молчалив, насторожен, и выражение
мучительного страдания не сходило с его лица. Ни в какие пустые разговоры
Славин не пускался, на боль особо не жаловался, хотя ожоги вокруг ран причиняли
ему, конечно, большие страдания. Меняя повязки, Ольга иногда ловила на себе его
напряженный взгляд, понять который не могла. Чудилось, Петр присматривается к
ней. Словно хочет что-то сказать, да не решается.
Ощущая его взгляд, Ольга тоже исподлобья посматривала на
Петра, но тот сразу отводил глаза.
С Варварой Савельевной он был куда более откровенен. Вообще
с ней он держался гораздо свободнее, чем с Ольгой. За стенкой, в той
комнатушке, где лежал Петр, порой слышалось жужжание их голосов. Они говорили и
говорили до глубокой ночи, но ни слова было не разобрать. Да Ольга и не
прислушивалась, просто удивлялась: о чем могут столько времени болтать
незнакомые люди?
* * *
Встречи связного и Контролера нельзя было допустить. Ведь
присутствовать при ней невозможно. Узнать, о чем пойдет речь, какие указания
даст связной Пантюхину относительно Проводника, тоже нереально. Брать их –
вместе или поодиночке?
