– Регулируют? – возмущенно полуобернулся к нему Тарасов. –
Знаете, как их регулируют? Моя рассказывала. На Мытный рынок пришла милиция –
это еще в августе было – и объявила: на все продукты установлены твердые цены.
Такса по-другому. Молоко будет стоить два пятьдесят, мясо 18 рублей и так
далее. И знаете, что сделали колхозники? Сбежали, не пожелав продавать по такой
цене. Моя говорила, что некоторые выливали молоко на землю со словами: «Не нам
и не вам».
– Вот до чего сильны собственнические чувства! – покачал
головой Поляков. – Уж, казалось бы, раскулачивали, раскулачивали, ссылали,
ссылали, а все равно остались на селе люди, которые прежде всего о своем
кармане заботятся!
Лицо Тарасова, которое он видел в зеркальце, вдруг стало
угрюмым.
– Не о своем кармане, – сказал он тихо, – о государственном.
Знаете, какие у них налоги? Они сами яиц не едят: все на базар, чтобы деньги
для уплаты были. Чушку зарежут – себе только ливер оставляют, а тушу на базар.
У кого скотины нет, продают то зерно, которое получают на трудодни. А молоко?
Да небось в Энске с молоком легче, чем в иной деревне. А теперь, как война
началась, налоги еще больше стали. Вот и…
– Не вижу логики, – пожал плечами Поляков с холодным выражением.
– Если всем так нужны деньги, зачем выливать молоко на землю? Не лучше ли
продать и хоть сколько-то заработать? Нет, это вредительство, сущее
вредительство, и ты меня, Тарасов, даже не пытайся разубедить.
Тарасов что-то невнятное пробурчал и примолк.
«Ага! – ухмыльнулся про себя Поляков. – Получил?»
Само собой, в управлении все друг на друга стучали, снизу,
так сказать, доверху. Люди сведущие и приметливые легко могли вычислить, к
числу чьих личных осведомителей принадлежит тот или иной сотрудник. Тарасов,
поговаривали, стучал всем заместителям начальника управления, которые потом
торопились принести в клювике информацию товарищу комиссару первого ранга, не
зная, что Тарасов стучит также и ему лично. Да, ходили такие слухи… Особенно
изощрялась в шпионаже за сотрудниками обслуга управления. Поляков с легкостью
уворачивался от хитреньких, но незамысловатых проверок, которые ему учиняли
машинистки, официантки или телефонистки, порою посещавшие его постель (ну а как
же, ведь он был довольно молодой еще мужчина – тридцати четырех лет, и хоть не
собирался жениться, но обета воздержания отнюдь не давал). С товарищами по
ремеслу он держал ухо востро, ну а Тарасов с его дурацкими анекдотами да с
разговорами о грабительских ценах и несчастных колхозниках был для него прост,
как русская печь. Впрочем, русская печь в представлении Полякова была явлением
куда более сложным по конструкции, чем водила из энкавэдэшного гаража, который
желал не просто выжить в трудное время, но при этом испортить жизнь как можно
большему количеству людей.
А как же, ведь за стукачество приплачивают, и ощутимо
приплачивают!
Поляков вспомнил кучера Филимонова, некогда служившего у
отца: казенного кучера, который управлял лошадьми из конюшни губернской
прокуратуры. Отец в то время служил в прокуратуре следователем – это уже потом,
позже, незадолго до 14-го года, он стал начальником сыскной полиции и получил
возможность разъезжать на служебном автомоторе. Гоша привык к Филе Филимонову и
скучал по нему. Разве можно было представить Филю, доносившего в жандармское
управление на Георгия Смольникова, который иной раз пускался с ним в весьма
откровенные беседы, как на служебные, так и на сугубо личные темы? С другой
стороны, доживи Филя (его убили во время империалистической войны где-то в
Восточной Пруссии) до наших времен и окажись на службе в управлении НКВД, еще
неведомо, какой, с позволения сказать, реорганизации подверглась бы его
честная, неподкупная натура. Может быть, и Филя стал бы таким мелким
провокатором, как Тарасов.
Времена и нравы нынче таковы, что к честности и
неподкупности вовсе не располагают. Наивный мечтатель Григорий Алексеевич
Охтин, правда, был убежден, что с началом войны начнется возрождение русского
духа, уже почти истребленного в народе за годы большевистского владычества,
однако Поляков никакого такого возрождения не наблюдал. Да и не верил в его
возможность, если честно. Ничто не изменилось! Базарные торговцы по-прежнему
ломили цены, Тарасов и ему подобные по-прежнему стучали на неосторожных
сотрудников, а те, повинуясь служебному долгу, по-прежнему совершали рейды по
области, чтобы держать руку на пульсе народных масс, проверять их умонастроение
и преданность идеалам Ленина – Сталина. Все обыденно и обыкновенно! Не до души,
знаете ли, тем паче что с войной прибавились хлопоты по части обороны. Все-таки
область стала прифронтовой, угроза осады и захвата Энска стремительно
накатившей вражьей силой отнюдь не воображаема, а вполне реальна. А потому
строительство оборонительного рубежа вокруг города и по правому берегу Волги
было признано одной из первоочередных задач государственной важности. И это
значило, что работы в НКВД прибавилось – сверху донизу. Теперь каждому
ответственному сотруднику было вменено в обязанность время от времени посещать
те или иные районы строительства укреплений с проверкой.
Гитлер был укушен в ногу бульдогом,
Во дворце ужасный был переполох.
Гитлер эту ногу почесал немного,
А бульдог сбесился и тотчас издох! —
потихоньку напевал Тарасов, изредка косясь в зеркальце:
слышит ли начальство? Улыбается ли?
Начальство, конечно, слышало, но не улыбалось: думало свою
думу и имело угрюмый вид.
«Может, ему анекдот рассказать новый?» – подумал Тарасов,
однако дорога была ужасная, машина начинала порою идти таким юзом, что водителю
стало не до анекдотов.
В Кузнечную пристань Поляков стремился вот уже месяц – с тех
пор, как туда отвезли мобилизованных на строительство укрепсооружений. Однако
показать свой интерес остерегался и предлога приехать сюда найти не мог. Но вот
поступил сигнал о том, что поблизости произошло чрезвычайное происшествие: над
Запалихой кружил немецкий самолет (они часто прорывались в область, хотя
бомбить еще не бомбили) и, возможно, сбросил парашютиста или какой-то груз –
пока не выяснено. Немецкие разведывательные самолеты появлялись в небе часто:
следили за передвижением транспорта, кружили над промышленными объектами,
разбрасывали листовки. Неминуемо должны были сбросить и диверсантов, но пока
известий ни о чем подобном не поступало. Честно говоря, Поляков был преисполнен
такого же скепсиса, как и Тарасов, и считал, что бабам из Запалихи парашютист
померещился, однако сам настоял на необходимости проверки. Ведь рядом Кузнечная
пристань, куда он рвался уже почти месяц!
– Эха! – воскликнул вдруг Тарасов и затормозил. – Вы только
поглядите, товарищ майор! Карти-ина!
