Картина с крутого склона, на котором замерла «эмка»,
открывалась и впрямь внушительная: повсюду, насколько хватало глаз, пролегли
траншеи, в которых работали землекопы. Никакой техники – ни тракторов, ни
бульдозеров, ни экскаваторов, – только люди. Очень много женщин – в ватниках,
юбках, по большей части в сапогах, кое-кто – в ботинках, даже в валенках с
калошами. Головы обмотаны платками, лица угрюмые, на руках брезентовые рукавицы
или обыкновенные варежки. В руках – ломы, лопаты, кирки. Все в грязи: снег,
выпавший очень рано, еще 19 октября, смешался с землей. Поляков подумал, что
вторая танковая группа Гудериана находится сейчас всего в 180 километрах от
юга-западной границы области. Отсюда, от Кузнечной пристани, до той границы
около сотни километров. Угроза прорыва вполне реальна. Надолго ли задержат
танковую армию эти валы, брустверы, окопы? Он знал, что из-за спешки и
наступивших холодов (земля неудержимо промерзала, копать становилось с каждым
днем все труднее) рвы обычным способом, по всему объему, уже перестали
отрывать, теперь их делают более узкими и глубокими: шириной до двух и глубиной
до трех метров. Теоретически в сочетании с земляным валом между рвами
возводимые сооружения должны послужить препятствием для танков. Но насколько
серьезным? Смогут ли они задержать колонны Гудериана дольше, чем на час-другой?
И что станется с работающими здесь людьми в случае прорыва? Кто-то позаботится
о том, чтобы заранее вывезти их, или они будут брошены на произвол судьбы?
В Стране Советов, которую Поляков привык ненавидеть, он
прожил бо́льшую часть своей жизни и знал ее достаточно хорошо. Да кому они
нужны, все эти женщины, девушки, пожилые мужчины, юноши, мобилизованные в
учебных заведениях, на заводах, в больницах Энска, пригнанные сюда с колхозных
полей, где закончилась в рекордные сроки уборка урожая? Кто защитит их?
Да никто, был убежден Поляков. Хорошо, если при угрозе
прорыва сюда успеют перебросить воинские части, которые вступят в бой с фашистами
и задержат танки. Тогда у строителей появится хоть какой-то шанс спастись. Но
пока переброска произойдет… Нет, войска опоздают как пить дать. Да и нет сейчас
в области частей, способных сдержать натиск танковой армии фашистов. Вот уж что
Поляков знал совершенно точно.
В случае чего эти люди обречены.
Тоска вдруг подступила к горлу – как уже не раз случалось с
начала войны. Так было, когда он слушал неуклюже составленные сводки
Совинформбюро. Иной раз, казалось, они носили просто издевательский характер.
Сообщалось, что отдали, положим, Орел, или Мариуполь, или Сталино – сердце
Донбасса, Киев, Кривой Рог, Николаев, Днепропетровск, Одессу. Невыносимо
тяжелые потери, но о них больше не говорилось ни слова, зато подробно
описывались действия какого-нибудь партизанского отряда, который уничтожил…
двух немцев. Конечно, это была все та же самая жизнь впотьмах, которую еще в
17-м году устроили для народа большевики, и привыкнуть к этому следовало давно.
Поляков и привык, но сейчас… сейчас не мог найти себе места от обиды за народ,
который вот уже почти четверть века влачил на себе позорное ярмо – и не хотел
освободиться от него.
Тоска брала его, когда он слышал на набережной Жданова плач
женщин, провожавших сыновей и мужей на фронт. Мужчины шли и пели. «Чего они
поют?! – зло думал Поляков. – Неужели станут умирать за эту Россию?»
Тоска брала, когда он смотрел вслед вереницам автомобилей,
шедших через Энск из Москвы. Столица спешно эвакуировалась, причем первым,
похоже, уезжал руководящий состав: шли все больше «ЗИСы» да «эмки». Какой-то
мальчик на улице сказал: «Папа, Москва приехала в Энск. А где же теперь будет
Энск? Его совсем не будет?»
Никто даже не улыбнулся – люди стояли с угрюмыми,
отчаявшимися лицами. Поляков мельком поймал свое отражение в витрине магазина –
у него было такое же выражение неизбывной тоски в глазах, как у всех остальных.
И не передать словами, какая тоска взяла Полякова, когда он
случайно услышал в распределителе разговор двух военных командиров о том, что в
Энске открылись после войны новые нелегальные бардаки с девочками шестнадцати-семнадцати
лет. Плата за ночь с закуской – сто рублей. Те командиры собирались ночью идти
в один из таких домов.
Поляков немедленно потребовал предъявить документы и по
телефону вызвал милицию. Ну что ж, одним притоном в Энске станет меньше, но что
изменится?!
Потом он ругал себя за то, что ввязался в это дело. По идее,
чем хуже, тем лучше! И не наплевать ли ему на каких-то чужих, незнакомых
девочек-проституток – ему, брату своей сестры?
Он не почувствовал никакого облегчения, арестовав двух
потаскунов с командирскими петлицами. Но, хоть убейся, знал, что не мог
поступить иначе. Не мог справиться с собой.
И точно так же он не мог справиться с собой и со своей
тоской сейчас, глядя на огромную массу людей, в случае чего обреченных на
смерть.
Впрочем, Поляков тут же уверил себя, что из всей толпы
возможных жертв его интересует только один человек, которого он собирается
найти здесь и увезти с собой.
Он не сомневался, что придется трудно. Нет, не потому, что
этого человека могут не отпустить: в конце концов, Поляков обладает
достаточными полномочиями, чтобы под предлогом государственной (а как же, не
больше и не меньше!) необходимости забрать с собой всего одного человека.
Другое дело, что тот сам может отказаться ехать. И нет такой силы, которая
заставила бы его переменить решение.
Но все же Поляков надеялся, что уговорит его уехать отсюда.
Только надо отделаться от Тарасова. Хотя бы ненадолго.
– Слушай, брат Тарасов, – сказал Поляков задушевно,
выбираясь из автомобиля. – Давай-ка смотайся в село, поищи какое-никакое
строительное начальство и волоки его сюда. А я посмотрю, как тут дела обстоят,
побеседую с народом. Давай-давай. А то знаю я эту руководящую братию, начнут
глаза цифрами замазывать. Я только себе доверяю.
И, не дожидаясь ответа, пошел, вернее, поехал с косогора по
крутому скату.
Он рассчитал правильно: Тарасов следом не побежит, не бросит
машину без присмотра. Поедет в село, никуда не денется! Час на рекогносцировку
есть, не меньше часа.
Было скользко чертовски, или просто место для спуска Поляков
выбрал неудачно. Он дважды упал и спустился в долину отнюдь не таким
щеголеватым майором, каким вышел из «эмки», – шинель на спине была извожена до
безобразия. Впрочем, все, копающие вокруг, были куда грязнее. На сапогах
налипло по полпуда земли, и Поляков видел, что многие из земляков то и дело,
прежде чем поставить ногу на лопату, ее же лезвием счищают грязь с подошв,
рискуя разрезать обувь.
– Ах ты, черт! – жалобно воскликнула неподалеку какая-то
замурзанная маленькая женщина. – Опять галошу пропорола!
