– Ну, это уже перебор, – заметил Турецкий.
– Собаки честнее и лучше людей, – возразила Марина. – Они не знают подлости, способны только любить и служить верой и правдой.
– Где вы похоронили собаку?
– Там же, за оградой.
– Можете показать?
– Конечно. Мы с Аллой на ее могиле посадили куст калины.
– Я попрошу главврача, чтобы отпустил вас. Поедете со мной на могилу Мирты?
– Поеду. Чего здесь киснуть?
– Как ваше самочувствие? Что врачи говорят, скоро выпишут?
– Не знаю, у меня постоянные головные боли…
– Подождите меня, я скоро…
Главный врач внимательно выслушал Турецкого, предупредил:
– У больной случаются срывы, возьмите с собой медсестру. Никто не может предсказать, как она воспримет посещение дома, связанного с ее прошлым. Вы очень рискуете.
– Это очень нужно для следствия. Я могу взять не только медсестру, но и врача, места в машине хватит.
– Хорошо пусть едет с вами и лечащий врач, надеюсь, это не займет много времени?
– Дом находится за городом, сами понимаете, времени на дорогу уйдет многовато. Только на то, чтобы выбраться из Москвы, час понадобится.
– Больную сейчас подготовят, а вам пока придется подождать. Я вызову лечащего врача и распоряжусь.
Турецкий простился с главврачом, прошел в палату к Сурковой, сказал ей, что получил разрешение на то, чтобы поехать с ней в загородный дом. Ему показалось, что женщина обрадовалась.
Он спустился к машине и стал ждать, когда выведут Марину. День выдался солнечный, снег таял, сосульки, висевшие под крышей, плакали. В солнечных лучах мир искрился, играл, ослеплял.
«Много ли надо человеку для счастья? – вдруг подумал Турецкий. – Вот такой яркий денек, немного удачи и душевного равновесия, немного любви и понимания. Но, к сожалению, все это часто бывает дефицитом, а человек чувствует себя потерянным и одиноким. И тогда остается психоневрологическая клиника, где лечат скорее тело, чем душу…»
На крыльце появились три женщины: Суркову сопровождали медсестра и врач.
Турецкий распахнул дверцы машины, пригласил садиться:
– Девочки, прошу! Сегодня мне будут завидовать все следователи России. Поеду в малиннике!
– А вы что думали! – отозвалась врач. – Только умоляю, везите аккуратно.
Суркова сидела тихо, ни в какие разговоры не вникала, была погружена в себя.
– Как вы себя чувствуете, Марина Демьяновна? – забеспокоилась врач.
– Ничего.
С остановками у светофоров и в пробках наконец выбрались из Москвы. На пятьдесят девятом километре повернули налево… Их уже от шоссе стало видно, эти дачи.
– А кому теперь принадлежит дом Акчурина? – спросил Турецкий у Сурковой.
– Не знаю, дом был продан. Алла не захотела его содержать после смерти мужа.
– Нам не придется вторгаться на чужую территорию?
– Нет. Это за оградой.
– Слава Богу.
Вскоре показался искомый дачный поселок, где тесно громоздились дома самых неожиданных архитектурных проектов, где смешивались в невообразимых пропорциях классицизм и барокко, ампир и готика.
– Который дом, Марина Демьяновна?
– Самый крайний, с черепичной крышей.
– Понятно, – удовлетворенно сказал Турецкий, показывая шоферу, куда надо подъехать.
Женщины вышли из машины, щурясь от солнца. Смотрели на высокие сосны, окружающие дачный поселок, восторженно улыбались.
– Вы нам праздник подарили, – сказала медсестра. – Вдруг вырваться из города и оказаться в лесу – такая прелесть!
– Я рад, что доставил вам удовольствие.
Суркова молча пошла вдоль забора, спина ее сутулилась, походка была неуверенная, старческая. Она остановилась у маленького кустика, оглянулась на Турецкого, сказала:
– Здесь. Видите, холмик еще даже не осел. Тут песок, сухо. Мы Мирточку положили в ящик из-под бананов и закопали…
Губы задрожали, из глаз брызнули слезы, речь ее прервали рыдания.
– Что вы, Марина Демьяновна, успокойтесь, – сказала врач и взяла ее под руку.
Суркова вдруг упала на колени, а потом и вовсе растянулась на могиле Мирты, стонала и плакала.
Медсестра, врач и Турецкий едва уговорили ее подняться. За оградой залаяла чья-то собака. Суркова рванулась к ограде, закричала:
– Это Мирта! Она живая! Пустите меня! Смотрите! Вон Аллочка ходит, такая красивая! Такая нежная! Пустите меня к ней!
Суркову быстренько усадили в машину, сделали укол. А она все тихо плакала, потом успокоилась и уснула, склонив голову на плечо медсестры. Обратно возвращались в полной тишине, боясь разбудить больную. А она спала отрешенно и тихо, словно душа ее действительно отлетела к родным, ушедшим из жизни.
Всю обратную дорогу размышляя о странной смерти собаки, Турецкий пришел к неожиданному для себя выводу: надо срочно позвонить Борису Львовичу Градусу – великому судебному медику и матерщиннику, одно у Градуса было тесно связано с другим. Ведь если считать, что Акчурин отравился слишком большой дозой кокаина, кто может исключить, что нечто подобное не могло случиться и с его любимой собакой? Скажем, она выла, действуя убийце на нервы. Или что-то иное, пока неизвестно. Но если в тканях ее организма может быть еще обнаружен наркотик, значит, отравление было не случайным. Интересно, что на этот счет известно Градусу?
Отвезя больную с медперсоналом в клинику и выслушав от врача и медсестрички массу комплиментов, Турецкий тут же, прямо из машины, позвонил Борису Львовичу. Тот был очень занят, но когда Александр повторно объяснил санитару, кто просит Градуса подойти, старик взял-таки трубку, предварительно отматеря старшего следователя по особо важным делам.
Турецкий с улыбкой выслушал длинную тираду и тут же, в первую же паузу, вклинился и возразил, что от частого приема неразбавленного спиртика у некоторых, даже закаленных, бойцов этого невидимого фронта случается, в конце концов, разжижение мозгов: они начинают повторяться. Хохма была очень старая, в спорах с Градусом Турецкий постоянно ею пользовался, но всякий раз она оказывала на Градуса оглушающее действие: он мгновенно замолкал и начинал слушать собеседника.
Градус осекся, может, на минуту, не больше, но Александр за это короткое время успел изложить судмедэксперту суть своей проблемы.
– Давно? – кратко спросил Градус.
– Что вы имеете в виду, Борис Львович?
– Твою мать! – взорвался Градус. – Я тебя русским языком спросил, давно ли похоронили эту самую собачку, в организме которой ты намерен обнаружить следы наркотика? Неясно?!
