Книга Операция «Фауст», страница 32. Автор книги Фридрих Незнанский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Операция «Фауст»»

Cтраница 32

Я всматривался в его лицо и видел, как эти глазки, попадая в луч восходящего солнца, из темно-серых превращались в прозрачно-зеленые.

И тут я вспомнил: он был среди телохранителей Зайцева, стоял за спиной генерала, когда тот вошел в отсек-капсулу — отнять у меня Ивонина.

— Сейчас будет «Соловьиная роща», — уточнил Цегоев и, поняв, что мне эта информация ничего не говорит, добавил: — Лихое мэстэчко, прострэливается насквозь. Пули как шальные соловьи…

И как иллюстрацию я увидел обгоревший остов автобуса, завалившегося в кювет, на асфальте — бурые пятна крови. Я вглядывался в заросли садов: хоть бы душманы, черт подери, напали…

Теперь подъем с каждым метром становился все круче. Дорога, пружинистая как каучук, стала колдобистой, петляла по самому краю ущелья, прижималась к отвесным скалам. Тишина стояла в прозрачном горном воздухе. Хотелось, чтобы тишина эта оборвалась спасением. И еще я подумал: если они действительно прикончат меня, не будет наказания палачам, не будет мести за расправу над Ким. Ведь для этого я должен выполнить свою работу, исполнить профессиональный долг. Но я знал — чудес на свете не бывает и дело мое дохлое…

Цегоев и Ивонин выволокли меня из «газика» и повели. Мы шли довольно долго.

— Здесь, — сказал Ивонин.

Я прислонился спиной к стволу кипариса и запрокинул голову. Малиновый рассвет озарял верхушки деревьев. Небо было в легких облачках, как родное, московское. Кто-то дышал рядом со мной, судорожно, со всхлипами. Это я дышал. Боже мой, неужели я плачу.

— Сними с него повязку, пусть отдохнет, подышит перед смертью, — сказал Ивонин.

— Нэльзя, шуметь будет, потом снимем. А пэред смэртью нэ надышишься, — сказал Цегоев.

Он замахнулся огромным, фантастически огромным кулаком, и я догадываюсь, что в нем зажат кастет. Это смерть!

И — я делаю подсечку, как тогда на ковре Дворца тяжелой атлетики, где проводилось первенство Москвы по самбо — тогда я в первый и в последний раз стал чемпионом столицы в среднем весе, выиграл у непобедимого Родионова. Я делаю свою коронку. Это страшный удар, его терпеливо отрабатывал со мной тренер. Я бью Цегоева левой ногой по руке с кастетом, и тут же правой — в живот. Сила удара, помноженная на неожиданность, делают свое дело, и Цегоев камнем летит на землю, хватая ртом воздух. Я бросаюсь на Ивонина, с руками, вывернутыми за спину, и ртом, перетянутым клейкой лентой: ярость придает сил. Я бью его ногой. Но Ивонин проворный, недаром спецназовец. Падая, он парирует мой удар и в свою очередь наносит мне свой — под ложечку. Я сгибаюсь, но не падаю, снова бросаюсь на Ивонина. В моем натиске столько дерзкой смелости, что он отскакивает, нанося мне в скулу резкий, но не очень сильный удар. Я прицеливаюсь, я знаю: сейчас я прыгну, как тогда на ковре Дворца тяжелой атлетики, сделаю в воздухе кульбит и нанесу ему удар такой силы, что он не встанет — я перебью ему позвоночник…

И вот я готов, я взлетаю… Сзади кто-то бьет меня в спину. Я лечу куда-то. Тело мое обвисает. Огушительный удар кастетом обрушивается на меня. Это — Цегоев. Очухался, гад…

Я падаю навзничь, подкошенный. Острая боль в ушах и носу. Цегоев надо мной. Бьет меня сапогом по ребрам, по животу. Я со стоном перекатываюсь по траве, корням, колючкам. А он бьет и бьет мое скрюченное тело кованым сапогом. Я слышу всхлип — ушито у меня не зажаты клейкой лентой. Я уже не могу набрать воздуха в отбитые легкие, не могу вздохнуть.

И уже палач Цегоев рвет мою одежду на части, трещит ковбойка, сыплются пуговицы.

— Разрэжу на куски гада! — ревет Цегоев, и я вижу в его руке кинжал. Я пытаюсь увернуться, но кастет сделал свое дело — я потерял координацию. И увертки мои медленны и неуклюжи.

— Кончай его! — кричит Ивонин. — Быстро! Нам могут помешать!

— Не-ет — это мой последний всхлип.

Удар кинжалом. Я успеваю перекатиться на бок, и кинжал свистит мимо уха в миллиметре от моей кожи.

— Отойди, Цегоев! — кричит Ивонин. — Я сам!

Надо мной стоит Ивонин. В трех шагах от себя я вижу его искаженное злобой лицо — лицо психа.

— Все, отжил законник… — шипит он и целится в меня из пистолета.

Он стреляет. Один раз, второй, третий! Я слышу выстрелы, они идут один за другим — очередью…

И я проваливаюсь в мир иной, где все лучше. И в этом новом мире, я не погибаю, а побеждаю… Ивонин летит на меня, сваливается и, как-то странно дергается, кричит:

— Я-а-а! Тебя-а-а!..

И он ползет на меня. Давит, прижимает к земле, пахнущей плесенью, ползет еще дальше. Уползает в темноту. Он исчезает, а я свободен. Потому что Цегоева тоже нет. Вернее, есть, но он падает в метре от меня. Мне даже кажется, что земля вздрогнула, как при землетрясении. Руки мои по-прежнему стянуты, рот тоже, но ноги, мои ноги свободны. И я приподнимаюсь на ослабевших ногах и вижу афганцев-душманов, бегущих мне навстречу…

Я прислоняюсь спиной к кипарису. Это на том свете. И на том свете подбегает ко мне мой друг Грязнов. Ничего, что он похож на душмана — в каком-то полосатом халате и чалме. У меня кружится голова и раскалывается череп от боли. И тогда я понимаю, что не умер. На том свете голова не болит. Пелена застилает глаза, я ничего не вижу. Зашлось дыхание, щиплет глаза. Но я слышу знакомый голос Грязнова:

— Прорвемся, Шурик, не боись!

Зрение возвращается ко мне. Я вижу — это Грязнов, мой рыжий Грязнов…

— Сматываемся, братцы, потом будете обниматься, — говорит он, и мы «сматываемся», при чем идти мне очень легко, руки у меня свободны, и я могу издавать звуки, еще не совсем членораздельные; только вот голова у меня не на месте — в полном смысле этого слова, — она болтается где-то в воздухе на уровне чьих-то рук с тонкими, почти изящными пальцами, вытирающими носовым платком окровавленный нож. Потом я вижу, как эти руки засовывают нож за голенище офицерского сапога. Я не могу вспомнить фамилию, но я знаю, что это тот самый офицер-узбек из военной прокуратуры. И тогда до меня доходит, что я не иду, а меня несет Бунин, перекинув мое тело через плечо. Я бурно протестую, но он крепко держит своими ручищами меня за ноги и не обращает внимания на мое мычание.

Я с трудом поворачиваю голову из стороны в сторону. Наш маленький отряд двигается по узкой тропинке сквозь чащу и выходит к кишлаку. Тяжелым дыханием вздымается бунинская спина.

— Иван Алексеевич, отпустите Сашку, пусть попробует сам, — слышу я чей-то очень знакомый голос, и, когда Бунин осторожно ставит меня на ноги, я вижу, что это Женя Жуков в такой же афганской чалме, как и Грязнов. Я бодро шагаю вместе со всеми, но замечаю, что наша группа сбавила шаг. Боли я не чувствую, но к горлу подкатывается тошнота и дома прыгают перед глазами. Кругом квадратные глухие дувалы с узкими бойницами, напоминающими декорации спектакля об Афганистане. Кажется, кишлак вымер. Кто-то быстро говорит на незнакомом языке — сопровождают два «всамделишных» афганца с автоматами.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация