— Никогда не говори — никогда, — сидящий рядом с президентом советник высказал эту фразу негромко, но достаточно отчетливо.
— Вы хотите что-то сказать… — обернулся Обама к генералу «Джиму» Джойсу. Тот слегка откашлялся и сказал:
— Мистер президент, мэм, господа. Вы не учитываете одно небольшое, но весьма серьезное обстоятельство. Мы де-факто признали вхождение этих стран в СССР в сорок первом — сорок пятом годах, вступив в военный союз с этой страной. Мы де-юре признали нерушимость границ Советов в сорок пятом году на Ялтинской конференции, мы и наши союзники юридически признали неизменность границ СССР по договору тысяча девятьсот семьдесят пятого года в Хельсинки. Так что никогда — не то слово, которым я стал бы бросаться. Да и так ли уж нужны нам эти страны, чтобы из-за них начать серьезную войну? Лично я предлагаю подумать…
— Конечно, в этих словах есть зерно истины, но мы не должны забывать, что это наши союзники, — президент поддержал советника, косвенно напомнив властной мадам-госсекретарю, кто тут главный. — К тому же эта ситуация, возможно, позволит нам лавировать, оказывая дополнительное давление на русских. Кстати, кто там у них главный, если они действительно из сорок первого года, — спросил он и сам себе ответил: — Дядюшка Джо!
— Предлагаете закрыть посольства стран СНГ и выдать всех их граждан Сталину для отправки в ГУЛАГ? — Мадам госсекретарь не отводила от генерала тяжелого взгляда. — Готовы этим лично заняться?
— Меня не так поняли…
— Хватит! — Обама наклонился вперед и буквально прошипел: — Что там было тогда, нас сейчас не интересует! Во имя торжества демократии на территории СССР мы предпримем все, — он выделил интонацией это слово, — меры. Благо за последние сорок лет у нас наработан немалый опыт в этом вопросе. Не так ли?
Обама повернулся к директору ЦРУ, немедленно кивнувшему с самым уверенным выражением лица.
— Я только хотел заметить, господин президент, — продолжил невозмутимо генерал, — что в отличие от современных лидеров для господина Сталина ядерное оружие — просто еще одна большая бомба, которую можно пустить в ход не задумываясь, по любому, малейшему поводу. Помните Карибский кризис? А дядюшка Джо куда решительнее Хрущева…
— О, мой Бог! — вырвалось у кого-то из присутствующих.
г. Батуми, порт.
Кахабер Вашакидзе, старший лейтенант пограничной полиции Республики Грузия.
Рассвет не просто наметился, но и позволял различать контуры, хотя теней еще не было.
Каха шел под конвоем, или охраной, двух красноармейцев. Присмотревшись к их движениям, он понял, что «срубить» этих бойцов не составит труда. Но зачем? Силой дела не решить, надо разбираться нормально. Даже удар на пароме был лишним.
Дорога казалась той же, истоптанной собственными ногами сотни раз, но вместо асфальта была поставленная торцами галька, а когда они подошли, он увидел, что бетонную ограду заменила обычная колючка на деревянных кольях. Ни о какой спирали Бруно по верху и речи не шло. Здание заставы было то же, скорее — даже «посвежевшее», но с дальнего торца исчезла пристроенная столовая. Возникало ощущение фантасмагории, как в дурном сне. Они вошли внутрь. Стены, недавно обитые пластиковыми панелями, снова стали такими, какими помнились с детства, когда маленький Каха прибегал к отцу. Просто крашенными масляной краской, разве что при отце они были горчичные, а сейчас — зеленые, по оттенку ближе к хвое. Бетонная лестница на косоурах из швеллера, две ступеньки, окрашенные по краям крокусом. Дверь «дежурки», выходящая прямо на лестничную площадку, коридор с кубриками, еще два марша по девять ступенек, дверь в коридор с клубом и ленинской комнатой справа и кабинетами офицеров слева. Первый кабинет должен быть командира заставы, с небольшим, непонятно для чего, «предбанником», где даже два стула поставить невозможно. На памяти Кахабера там всегда стоял холодильник, а сейчас размещалась вешалка.
Один из конвоиров открыл дверь и доложил:
— Товарищ старший лейтенант, задержанный Вашакидзе доставлен. Разрешите ввести?
Что-то в тоне и форме доклада не понравилось. Сразу даже не сказать что. Скорее всего — не было в нем серьезности, опять появилось ощущение ролевой игры.
— Вводите, — послышалось в ответ, и в этом «вводите» старлей услышал до ностальгической боли знакомые интонации. Именно так говорил капитан Журули, бывший командиром заставы аж до 2008 года, снятый под надуманным предлогом после событий в Осетии. Возможно, именно поэтому увиденное не ввело его в ступор. За простым канцелярским столом, с центром, обтянутым коленкором, сидел невероятно похожий на Марка Бернеса офицер… Стоп! Слово «офицер» автоматически застряло в мыслях, как муха в паутине. Нет, за столом сидел краском, с тремя кубарями в петлицах. Он поднял красные от бессонной ночи глаза, устало повертел головой и сказал по-грузински:
— Проходите, старший лейтенант. И объясните, что за цирк вы устроили на пароме. Силы девать некуда? Или нервишки ни к черту?
Кахабер смотрел на знакомое по десятку черно-белых фотографий лицо, вдруг обретшее цвет и объем, и пытался осмыслить увиденное. Краскома он узнал мгновенно. Как иначе? Семен Дашевский, легенда заставы, один из двоих, выживших на той войне, а потом вернувшихся на родную заставу. Семен Дашевский и Николай Антонов. Одни из самых старых фотографий в Галерее Славы. Те, кто учил Вахтанга Какабадзе и Васо Матешвили, героев пятидесятых…
— Салами, Семен Маркович. Не сдержался. Эс тврамэтиани бозис швили!
— При чем здесь «восемнадцатый»?
— Простите, это выражение уже после войны появилось, — Каха перешел на русский. — Ключевое слово не числительное, а «выблядок», разве не так?
— И все же?
— Попробую повторить его «речь». — Вашакидзе презрительно скривился. — Потом опросите пассажиров, убедитесь, что не вру.
Следующие несколько минут он цитировал особо выдающиеся перлы субтильного, пока Дашевский не прервал его:
— Достаточно. Прозевали гниду! А ведь чуяло сердце, что человек с фамилией Набичвришвили просто обязан быть наследственной сволочью. Слишком все неожиданно, вот и используем, что под руку попало. Ничего, сегодня приедет Тучков, разберется… В общем, спасибо за вмешательство. Следующий вопрос. Откуда вам известно мое имя?
— Так… Разрешите, я лучше покажу! — Каха дождался согласного кивка и потянул молнию на сумке ноута.
Открыл свой старенький «Самсунг», загрузил. Заставка сыграла мелодию.
— Микифон?
[13]
— спросил Дашевский.
— Не совсем, но кое-что общее имеет, — ответил Кахабер, интуитивно догадываясь, что «микифон» связан с музыкой.
После развала Союза Галерея Славы прожила тяжелую жизнь. Очередной проверяющий из Тбилиси, увидев фотографии людей в советской форме, наливался дурной кровью, тыкая пальцем в стену и угрожая всеми возможными карами, орал: «Убрать это безобразие!» Но капитан Журули, как и все гурийцы, больше всего на свете уважавший воинскую доблесть, стоял насмерть, и Галерея жила. До две тысячи восьмого. Новый начальник первым же приказом распорядился «снять провоцирующие документы». В кабинет пришли всем офицерским составом заставы. Вот в этот самый, где сейчас сидел Семен Маркович. Неизвестно, что сильнее подействовало на капитана: демонстрация единства, рассказ о тех, чьи фотографии висели на стенах, или фраза Мераба Чхаидзе, потомка древнего княжеского рода, сказанная тихим, спокойным голосом: «Кто тронет фото, пристрелю, как паршивую собаку». Сказанная так, что сразу стало понятно: пристрелит, и рука не дрогнет. Но что бы ни подействовало, а Галерею не тронули. По тому, как, новый командир защищал ее от очередных проверок, чувствовалось, что не угроза тронула его сердце, а сама история подразделения. На всякий случай раздобыли на неделю сканер и оцифровали все фото. Теперь у каждого пограничника всегда с собой была флешка с электронной версией Галереи. Ее Каха и вывалил на «дядю Сему». Показывал фотографии в хронологическом порядке. Вот Семен и Николай — курсанты, вот — на заставе, вот — уже поодиночке, развела их тогда Отечественная. Когда Дашевский увидел свою фотографию с погонами, то спросил:
