— Товарищ Москалев, подойдите ко мне.
— Слушаю, товарищ майор.
— Есть у меня одна идея…
Несколько минут объясняю командиру приданного взвода саперов пришедшую в голову идею. Он у нас маскировкой и ложными позициями занимается, пусть и воплощает. В наше время, при хай-тековском оснащении разведки, такое вряд ли сработало бы, а здесь, я думаю, вполне сойдет.
— …но только добровольцы. И укрытия для них понадежнее отройте, чтобы не всякая бомба взяла. К шести ноль-ноль завтра жду доклада.
— Есть, товарищ инженер-майор. Сделаем.
Точно сделает. Энтузиаст еще тот, да и взвод у него подобрался ему под стать. Кулибин на Стаханове. Все делают с выдумкой, в срок, а то и раньше, и часто на голом энтузиазме. Почти никакой техники, не зря же довоенная шутка про саперов «Один сапер, один топор, один день, один пень» на основной их инструмент намекает.
После ужина иду к себе в землянку. Ну, вот наконец-то и Сема вернулся, навстречу идет… хотя скорее летит, над землей взмывая. Кажется, не зря его отпустил вчера вечером. Вон какой одухотворенный, мчится как на крыльях. А может, и вправду на крыльях. Любовь, говорят, окрыляет… Я-то этого уже почти не помню, в последние годы у нас с Ленкой чистая физиология была.
— Привет, Серега! — Физиономия Семена лучится счастьем и неземной радостью.
Я нервно оглядываюсь. Так, никто не видел.
— Здравствуй, здравствуй, конь ушастый… Смирно! Ты в армии или где? Ты на войне или на гулянке? Я, конечно, понимаю, что влюбленным море по… по пояс, но думать-то немного надо? Какой я тебе, млять, при всех Серега? Ты опять забыл, где мы находимся?
— Извини…те, товарищ инженер-майор. Забылся. — Веселое выражение сползает с лица Семы.
— Думай, прежде чем что-то делаешь. И учти, на фронте расслабляться нельзя. Ты ничего вокруг не замечаешь, — снимаю я с него стружку на пути в землянку. Мало ли таких вот восторженных видел я в свое время. Письмо от невесты получат и идут, ничего не видя на радостях, прямо под прицел душманского бура.
— Ладно, забыли. Колись, раз уж такое дело. Ну что? — спрашиваю его, когда оказываемся вдали от любопытных глаз и ушей.
— Она согласилась выйти за меня, — выпаливает радостно Сема, и я одобрительно жму ему руку, добавляя:
— Молодец! Совет да любовь.
— Это точно любовь. Никогда у меня такого не было, — уже забывший все обиды Сема улыбается, а я…
Я завидую ему и рад за него. Но не оставляет меня мысль, что все это недолговечно и хрупко, как вся наша жизнь здесь.
14 августа. 1941 год. Москва
Ничего, кажется, не изменилось в кабинете на площади Дзержинского, кроме усталости хозяина, видной при первом же взгляде. Но это нисколько не отражается на его работе, он так же целеустремленно работает с бумагами, иногда делая необходимые звонки и помечая что-то для себя.
Секретарь появился в двери бесшумно, как привидение, но хозяин кабинета сразу оторвался от бумаг и посмотрел в его сторону.
— Мурашов прибыл, — доложил секретарь и, получив в ответ хозяйское «Зовите», скрылся за дверью.
Поздоровавшись с вошедшим, хозяин отложил в сторону бумаги и приказал:
— Докладывайте, Юрий Владимирович, что у нас нового по «Припяти»?
— За прошедшее время серьезных материалов не поступало. Объекты наблюдения ведут себя по-прежнему, наносимый подчиненными им частями противнику урон превосходит все возможные выгоды от стратегического внедрения. Это мнение четырех независимых экспертов, которым я, с вашего разрешения, давал материалы на анализ. Отработаны и проверены результаты работы секретного сотрудника Верный в отношении объекта Припять-два. Практически ничего существенного установить не удалось. Необычное в среднем поведение объекта в половой жизни вполне, по оценке специалистов, укладывается в варианты нормы и никаких отличительных признаков для опознания национальной или социальной принадлежности объекта не несет.
— Получается, что пока у нас по-прежнему никаких фактов, одни подозрения. Понятно. Как с оперативным освещением?
— В настоящее время работают четыре секретных сотрудника, привлечен к освещению деятельности еще один добровольный помощник. Ничего нового не получено. Но я еще не получал донесений за последнюю неделю. Впрочем, в полученном до этого есть кое-что. Я считаю этот факт сомнительным, но…
— Докладывайте, докладывайте.
— Помните о необычайных вычислительных способностях Припяти-три? Так вот, добровольный осведомитель доложил, что вычисления объект производит не в уме, а использует неизвестный прибор. Во время боя объект в срочном порядке рассчитывал баллистическую таблицу для захваченных немецких пушек. Наблюдателю удалось увидеть, что это что-то вроде небольшого плоского портсигара с кнопками, нарисованными на светящемся экране, на котором также отражаются в виде таблицы результаты вычислений. Объект Припять-три его не заметил, увлеченный выполнением работ, что и позволило наблюдателю рассмотреть подробности.
— Изобретатель какой-то? Ничего криминального. Правда, непонятно, зачем он тогда скрывает этот агрегат?
— Вот именно, Лаврентий Павлович. Причем скрывает очень тщательно. К тому же смущают размеры и особенности прибора. После консультаций с учеными по этому вопросу могу вас заверить, что современная техника не позволяет создать прибор, производящий столь сложные вычисления в таких габаритах и с таким экраном.
— Так что вы хотите сказать? Чудо-ученые какие-то? Или иностранные сверхагенты? Или как у Уэллса — машина времени?
— Прошу извинить, товарищ нарком, но пока ничего конкретного доложить не могу.
— Ладно. Оставьте докладную у меня, посмотрю. Нет, ну фантасты. Прямо Беляевы. Даже меня заставили в эту ерунду поверить. Перейдем к более конкретному делу. Что у нас по Ижевску?
— Работа идет, товарищ нарком. Судя по донесению первого отдела, должны уложиться в сроки. Уже добились повышения надежности, сейчас работают над эффективностью боеприпаса. Разработан новый станок, испытания дали положительный результат, вес системы снизился на 4 килограмма, кроме того, стало возможно крепление на бронетехнике.
— Вот это хорошо. А то товарищ Сталин уже интересовался. И еще… товарищу Сталину очень понравилась аналитическая записка нашего наркомата. И он приказал, чтобы мы еще раз провели такую же работу. Так что как только обстановка на фронте улучшится, отравлю вас к вашим старым знакомым. Поедете под прикрытием, легенду продумайте. Записку с вашими предложениями передадите секретарю завтра до семнадцати ноль-ноль. Вопросы?
— Все понятно, товарищ нарком. Разрешите идти?
— Идите.
Мурашов вышел, а оставшийся один нарком несколько раз прошелся по кабинету, затем остановился и несколько минут рассматривал карту, о чем-то размышляя. Вернувшись к столу, он открыл папку с докладом Мурашова и несколько минут тщательно читал ее. Затем отложил бумаги в сторону и долго сидел, сняв пенсне и протирая его кусочком фланели. Лицо его приобрело беспомощно-задумчивое выражение, свойственное очкарикам. От размышлений наркома отвлек очередной звонок по телефону. Ответив, Берия решительно отложил в сторону бумаги, принесенные Мурашовым, и продолжил работу.
