А я в этот момент, поедая нежную гусятину с запеченными яблоками, размышлял о том, откуда фон Руге мог узнать о том, что я владею мыслеречью. Неужели фельдфебель Иоганн Зейдлиц меня предал и сообщил начальству о моем странном способе общения с людьми?!
Но в этот момент в нашем зальчике вдруг объявилось еще одно незнакомое мне лицо. Невысокого роста толстенький человечек с красным лицом, которое хорошо оттенялось белым париком. Первое, на что я обратил внимание, так это было сильное амбре, несшееся от этого толстячка, запах варьировался от чего-то вроде женских духов до аромата, чем-то напоминающего запах портянок, когда снимаешь с ног сапоги. Второе, он был сильно разгневан и громко кричал на датском языке, на котором я не понимал ни слова. Но человеческие мысли не требуют переводов, и я кое-как догадался о том, что генерал майор Франц Иоахим Девиц был сильно разгневан тем обстоятельством, что до настоящей минуты еще не встретился с его величеством Петром Алексеевичем.
Увидев улыбающегося фон Руге, Франц Девиц внезапно присмирел и стал тише воды и ниже травы, он-то прекрасно знал о том, кем на деле является этот прусский министр Иоахим фон Руге, и не захотел своим криком портить датско-прусских отношений. Генерал бочком пристроился ко мне за стол и, видимо, оказался совсем голоден, так как прямо руками ухватил громадный кусок холодной осетрины и сгоряча хватанул ее зубами. А ведь первоначально надо было бы снять рыбью кожицу с твердыми пластинами, а уж после кусать нежнейшую осетринку холодного копчения. В результате этот неопытный в русской еде датский генерал едва сдержал громкий вскрик и начал глотать осетрину вместе со слезами, брызнувшими из его генеральских глаз. Оба друга-приятеля, Толстой и Остерман, словно ошпаренные кипятком, хором бросились к этому наглецу в мундире датского генерала, чтобы утереть ему слезки, успокоить и приголубить.
Я же тем временем не торопясь пытался мысленно разыскать нашего генерала Аникиту Репнина, которого совсем недавно Петр Алексеевич саморучно бил дубиною из-за хамства этого плачущего датского генерала. С громаднейшим трудом мне-таки удалось найти Аникиту Ивановича, который в каком-то подвале пил водку с четырьмя Преображенскими прапорщиками. Он был так вдрызг пьян, но сумел-таки разобрать то, что я ему мысленно сообщил о местонахождении его личного врага. Аникита по пьяни подумал, что эту важную информацию ему донес один из его прапорщиков-собутыльников, он тут же начал собираться и вооружаться в дорогу.
Еще раз убедившись, что пьяненький Репнин хорошо запомнил адрес нашего трактира, я под предлогом срочной необходимости выйти по малой нужде решил навсегда покинуть место грядущего русско-датского конфликта. Государь Петр Алексеевич человек-то проще пареной репы, он особо не будет разбираться и искать виновных этого конфликта. Он первым делом поинтересуется, кто с русской стороны присутствовал при этом рукоприкладстве, чтобы этих людей наказать за непредотвращение международного конфликта. Ведь, по мнению государя, было бы глупо добрейшего Аникиту Ивановича во второй раз драть за одно и тоже преступление!
Иоахим фон Руге под тем же предлогом увязался вслед за мной, и, пока мы вдвоем дружно поливали заднюю стену трактира, он словами повторил свою информацию о сроках предполагаемой русско-прусской тайной встречей в Штеттине. Слава богу, что мочевой пузырь не может вечно извергать струю, и, когда она прекратилась, то мы с министром фон Руге разошлись по разным направлениям, но донельзя довольные друг другом. Контакт состоялся, информация была передана! Уходя, Иоахим фон Руге, смеясь, мне сказал о том, что я с Алексеем Васильевичем Макаровым представляю одну пару сапог с мысками в разные стороны. Я не так хорошо знал немецкий язык, чтобы понимать еще и немецкие шутки.
Глава 7
1
Надо было бы быть настоящим датчанином, чтобы предложить русскому государю Петру Алексеевичу встречаться с датским королем Фридрихом IV в таком немецком большом торговом городе, как Гамбург. Ведь этот Гамбург в морской торговле успешно конкурировал с датским городом Альтоном, а немецкие купцы по этой болезненной для себя причине не признавали датчан. Разумеется, они признавали датчан как людей, но считали, что с этими людьми не стоит иметь дела в торговле. Такое своеобразное отношение каким-то образом распространялось и на другие стороны человеческого гамбургско-датского общения. Когда Фридрих IV с великой пышностью проезжал по улицам Гамбурга к своей королевской резиденции, то ни один гамбуржец не вышел его приветствовать.
Государя Петра Алексеевича же встречало много гамбургских купцов со своей челядью, получившие монополии на торговлю икрой, семгой, лососиной и всякой там древесиной. Он всегда останавливался в доме своего старого знакомого по Кукую, немецкого купца Генриха Бутенанта, а посольство равномерно распределялось по постоялым дворам вокруг дома этого немецкого купчины.
Каждый раз, пребывая с государем в Гамбурге, мне приходилось становиться перед Петром Алексеевичем на колени и ради Христа его просить дать мне отпуск от исполнения обязанностей придворного секретаря, так как я не мог, не имел права появляться или находиться в том доме, где останавливался государь и государыня. Петр Алексеевич, будучи прекрасно осведомлен о причине моей такой просьбы, ухмылялся и с большой неохотой давал мне немного погулять и насладиться достопримечательностями этого старинного немецкого купеческого города.
Все дело заключалось в там, что по дому этого немецкого купца ходило юное семилетнее существо по имени Зигфрид, который считался внебрачным сыном Светлейшего князя Алексашки Меншикова, но сам князь об этом и слышать не слышал. А Генрих Бутенант, папа Алисы Бутенант и дед Зигфрида Меншикова, государыня Екатерина Алексеевна и сам Петр Алексеевич прекрасно знали о том, что Зигфрид появился на свет божий благодаря моим стараниям и усилиям. Когда Петр Алексеевич услышал об этой новости, то тут же приказал Ушакову рубить мне прилюдно голову за блуд и совращение несовершеннолетней. В ту пору Алисе Бутенант было шестнадцать годков, но мы любили друг друга.
Но за меня вступились государыня Екатерина Алексеевна и отец Алисы, немецкий купец Генрих Бутенант. Государыня Екатерина Алексеевна прямо в лицо государю заявила о том, что он хочет меня казнить за то, что я перешел ему дорогу, так как он сам глаз положил на эту немецкую легкомысленную девицу.
А Генрих Бутенант заступился не за меня, он поступил так, как поступают настоящие немцы. Бесплатно и без особых хлопот получив отличного внука, он потребовал от русской короны уплаты ста тысяч ефимок в качестве возмещения понесенного ущерба, лишения невинности немецкой девицы и в качестве приданого дочери.
Петр Алексеевич, услышав требование своего хорошего друга, немецкого купца Бутенанта, категорически отказался платить такую непомерную, по его просвещенному мнению, сумму деньжищ за проделки какого-то там придворного секретаришки.
Но сдавая за тот месяц баланс государевых расходов, я уличил Светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова в недоплате налогов государевой казне на сто тысяч ефимок. Светлейший князь страдал страшной формой клептомании, крал по поводу и без повода. Если бы потребовалось, то я мог бы его уличить на любую другую сумму денег, только портить отношения с ним мне совершенно не хотелось. Петр Алексеевич же внимательно отнесся к моему доношению и, взяв в руки дубину, переговорил со своим Алексашкой. Дубина в руках государя всегда была весомым аргументом, уже на следующий день Александр Данилович лично принес мне в мешочках сто тысяч ефимок. Я доложил и даже показал Петру Алексеевичу эти деньги, а потом вызвал якобы к государю Генриха Бутенанта и эти мешочки передал ему в руки.
