Подошли два усатых гренадера и, взяв жеребчиков под узды, помогли нам спешиться. Только в этот момент из-за света факелов я заметил, что Петр Алексеевич опять-таки не обратил внимания на мою просьбу и поступил по-своему, одевшись не в полном соответствии с торжественным моментом встречи двух монархов. Государь великого русского государства снова натянул на себя старый, потертый и дышащий на ладан кафтанчик. На ноги государь натянул совершенно стоптанные в каблуках башмаки, драные и в сплошных заплатах чулки, на которых ярко просвечивались новые и пока еще не штопанные дыры. А панталоны были нечто вроде древнего антиквариата, они были настолько замызганы и так на его тощей заднице лоснились, что в них можно было бы увидеть свое отражение.
Я легко покраснел щеками и отвернулся в сторону от своего государя Петра Алексеевича, делая вид, что одежда этого царственного скупердяя соответствует торжественному моменту.
Покинув седло жеребчика, Петр Алексеевич повел себя как мальчишка в глухой деревеньке. Обеими руками он попытался обуздать и прилизать свои грязные лохмы длинных волос, а затем принялся грызть грязный ноготь пальца правой руки, с очевидным интересом оглядываясь по сторонам. По поведению государя можно было бы понять, что Петру Алексеевичу чрезвычайно понравился этот внешний флер таинственности и молчаливости встречи с прусским королем.
Пруссаки с нами не общались и не разговаривали, а каждый из них четко исполнял порученное ему дело. Наши жеребчики давно уже исчезли в воротах конюшни, находившейся в дальнем углу двора, а перед нами появились два прусских офицера, которые глубоким поклоном поприветствовали государя. Затем офицеры обнажили палаши и, словно под конвоем, повели нас к крыльцу особняка. Вдали, на окраине Штеттина, десять пушек начали производить залп за залпом по мере нашего приближения к этому крыльцу. Десятый, последний пушечный залп в честь его величества русского государя Петра Алексеевича прозвучал в тот момент, когда наш государь взошел на красное крыльцо.
Петр Алексеевич вытянулся по-военному и, повернувшись лицом к пруссакам, на время салюта застывшим по стойке смирно, отдал им честь, бросив руку к непокрытой голове, и трижды проорал «ура». Из чего я моментально понял, наш государь оказался слаб на пушечные залпы, видимо, его хлебом не корми, а дай послушать, как пушки будут палить в его честь. А я-то, дурак, все пытался убедить министра Иоахима фон Руге не стрелять из пушек в честь нашего государя, мол, пушечная пальба в такое позднее время дня весь город Штеттин поднимет на ноги, секретность нашей встречи порушит.
На что фон Руге мне отвечал:
— Пруссаки — это особый народ, который живет и радуется во имя своего короля Фридриха Вильгельма Первого. Когда король не спит и приветствует своего друга-монарха, то и прусский народ не должен спать, будет вместе с королем радоваться и славить русского монарха. А что касается секретности монаршей встречи, то, поверь мне, ни один пруссак даже под пыткой не признается, что Фридрих Вильгельм I когда-либо встречался с русским государем Петром Алексеевичем в Штеттине, если прусскому народу, разумеется, король не прикажет обратного.
Одним словом, пруссаки отлично проработали церемонию и протокол встречи русского монарха и довели его до восхищенных слез.
Когда отгремел пушечный салют, из дверей особняка появился генерал-майор Гребен, наш старый знакомец и личный адъютант прусского короля. Он низким поклоном поприветствовал Петра Алексеевича и, прямо перед ним широко распахнув двери, гостеприимным жестом руки пригласил государя проходить вовнутрь.
Как только Петр Алексеевич переступил порог, то в фойе особняка для его встречи появился Фридрих Вильгельм I, чтобы лично поприветствовать великого московского государя. Встреча двух великих монархов внешне получилась непрезентабельной. Один монарх, почти великан в полудраной одежде, возвышался над другим монархом, который на фоне этого высокого молодца смотрелся толстым карликом-уродом с клюкой в руках, спина которого была практически параллельна полу. Внешность обоих великих монархов, столь разных великих людей, объединяло то, что они оба были без напудренных париков на своих волосах и в рваной затертой одежде. Фридрих Вильгельм I, по всей очевидности, был таким же жмотом и скупердяем, как и Петр Алексеевич, только все дыры на его чулках были аккуратно заштопаны.
Министр Иоахим фон Руге доверительно мне сообщил, что прусский король Фридрих Вильгельм I прижимает каждый пфенниг, экономя на всем и вся, чтобы талер потратить на любимую армию.
Государи сошлись в центре фойе и, протянув друг другу руки, слились в братском и сердечном рукопожатии. В тот момент в фойе особняка никого из посторонних не было, поэтому рукопожатие было не для широкой публики, а токмо ради укрепления русско-прусской дружбы. Государи пока еще не могли между собой разговаривать, так как в соответствии с официальным прусским протоколом они не имели права в присутствии другого монарха изъясняться на другом языке, окромя своего родного языка. Я-то хорошо знал, что мой государь, когда выпьет, то свободно говорит на любом европейском языке, но сейчас Петр Алексеевич соображал, что чужие правила следует соблюдать, поэтому терпеливо ожидал появления толмачей.
Хотя никаких толмачей со своей стороны из Гамбурга мы не прихватывали, я спокойно воспринял эту ситуацию, наши прусские коллеги наверняка все заранее предусмотрели.
Совершенно незаметно в фойе появились и к государям под бока просочились переводчики с обеих сторон, с нашей стороны толмачил Андрей Иванович Остерман, пасторский сынок, протеже Головкина и друг Петьки Толстого. Теперь-то я узнал и то, что этот Остерман является верным слугой прусской короны, хотя министр фон Руге меня заранее об этой детали не оповещал. Видимо, верную службу прусскому королю Андрея Ивановича посчитал такой мелочью, не стоящей даже упоминания.
Петр Алексеевич и Фридрих Вильгельм I несколько раз прошлись в фойе по кругу, разговаривая о пустяках, а толмачи, как попугаи, затараторили на разных языках, переводя высказывания государей на свои родные языки. В наших прежних разговорах об этой встрече государь Петр Алексеевич несколько скептически высказывался о прусском короле и о его недавно провозглашенном королевстве.
[61]
Государь со всей очевидностью полагал, что он и его Россия без Фридриха Вильгельма I и королевства Пруссия со шведами разберется, слишком уж оно было, по его мнению, слабым.
Поэтому я боялся пускать переговоры Петра Алексеевича на полный самотек, опасаясь, что государь по своей детской наивности наговорит Фридриху Вильгельму I великодержавных глупостей. Если бы я мог, то уже давно попытался своим мысленным щупом внушить государю свои умные мысли, но мозг Петра Алексеевича был прикрыт такой защитой, что через нее проникнуть не было никакой возможности. Мне оставалось только своим присутствием и видом напоминать государю о том, о чем мы ранее договаривались говорить прусскому королю.
