Я взял папку и биографию Кларка и откланялся. Уж теперь-то Грязнов с Ломановым наверняка появились.
По сиянию Верочкиных глаз даже и не сыщик понял бы, что Ломанов на месте.
Так я и знал! Сидит, режется с компьютером в шахматы, а всклокоченный рыжий Грязнов яростно болеет за компьютер. Побеждает дружба — при появлении грозного начальника стажер прерывает партию.
— Докладывайте, ребятки, по очереди, — усаживаясь за свой стол, говорю я, — давай ты сначала, Слава.
Грязнов пытается растопыренной пятерней привести в порядок свою шевелюру, но безуспешно.
— Расческу потерял, — недовольно говорит он и приступает к делу.
Грязнов успел обойти не только дом 7а, из чердака которого был произведен выстрел, но, кажется, облазил вообще все окрестности. Результат, к сожалению, оказался невелик. Все-таки плохо иметь дело с дипломатическими домами, где нет вездесущих любопытных бабулек у подъезда. Дело в том, что подъезды обычного дома 7а выходят в противоположную от дипломатического двора сторону. Никто не видел с 22 до 24 часов незнакомого человека с портфелем или «дипломатом».
Есть, возможно, одна зацепка. Житель третьего подъезда, того самого, в котором есть выход на чердак, Поливанов Евгений Геральдович, в это время возился с двигателем своей машины. Его «пятерка» стояла ровно напротив подъезда. Было уже темно, но над подъездом горела яркая лампа. Поливанов заметил невысокого худого человека лет 25 — 30, который вышел из подъезда с большим плотным полиэтиленовым пакетом желтого цвета в руке.
Поливанов обратил внимание на этого человека, на мгновение оторвавшись от любимой машины, потому что «опознал» пакет с надписью «SEE. BUY. FLY». Такие пакеты даются всем покупателям фришопа в амстердамском аэропорту Шифол, а Евгений Геральдович по долгу службы там регулярно бывает.
— Как раз сейчас он у Толика, они там фоторобот делают. — Грязнов опять попробовал причесаться, но похоже было на то, что ему давно пора не причесываться, а стричься.
Но я ему про это не сказал. Сам не маленький — разберется. Как-то Слава Грязнов совершил необдуманный поступок — отрастил бороду. Чего не сделаешь, чтобы завоевать капризное женское сердце! Хорошо, что борода Грязнова существовала на его лице недолго — это было зрелище не для слабонервных. Верблюды в зоопарке и те на Грязнова оборачивались. Принимали, видно, его рыжие колючие кусты на подбородке за родную растительность пустыни...
— А что у тебя, Сережа?
— Я проверил все телефоны с автоматическим выходом на абонента. Их десять. Шесть из них — официальные телефоны посольства, МИДа, администрации Президента. — Ломанов пасьянсом раскладывает на столе листы бумаги. — А вот четыре телефончика — более интересные. Номер раз — вдова бывшего американского посла Рути Спир, распорядительница Фонда Спира. Номер два — телефон московской квартиры Нормана Кларка. — Здесь Ломанов смотрит на меня многозначительно, я согласно киваю, что зафиксировал, он продолжает: — Второго распорядителя вышеназванного фонда. Номер три — телефон Буцкова Андрея Леонидовича, председателя Фонда воинов-интернационалистов. Судя по разным документам, которые я выудил из компьютера Ричмонда, Фонд Спира делал мощные вливания в фонд «афганцев». Сам Буцков, насколько я выяснил, бывший майор, воевавший в Афганистане, но сейчас он и его организация занимаются явно не одной благотворительностью ...
— Да, я помню, этот Буцков проходил по делу о торговле наркотиками. То ли им прикрывались, то ли он прикрывал. Хитрый лис. Сухим из воды вылез. Хорошенькие связи у американского экономического советника. А четвертый?
Четвертый принадлежит, видимо, той самой таинственной незнакомке, следы присутствия которой мы обнаружили в квартире Ричмонда. Лебедева Ольга Афанасьевна, двадцати пяти лет, не замужем, артистка балетной труппы Большого театра. — Пасьянс, похоже, удался. Ломанов смотрит на него с горделивым выражением опытной гадалки. Будет, мол, вам и женишок, будет и дальняя дорога.
— Хорошо, с балерины и начнем. Я сам с ней встречусь. Что там сегодня в Большом?
— «Жизель», — тоном бывалого балетомана ответил Ломанов. — Лебедева как раз танцует.
Театр был полон, ложи блистали. Мы с Ломановым немного опоздали, директор посадил нас в министерскую ложу, откуда сцена была видна как на ладони. Я чувствовал себя как минимум министром культуры в окружении иноземных дам в вечерних туалетах с настоящими бриллиантами на шеях и в ушах. Такие камешки я предпочел бы хранить в служебном сейфе.
Ломанов шепотом объяснял мне содержание балета. На нас стали оборачиваться, очевидно, в надежде узнать о судьбе его героев. На всякий случай я приложил палец к губам, чтобы Ломанов не раскрывал все секреты раньше времени.
Среди исполнителей в роли второй подруги Жизели значилась О. Лебедева. На сцене переодетый простолюдином Альберт обхаживал не подозревающую о его коварстве, доверчивую деревенскую девушку. Они изящно прыгали, крутились, Жизель обрывала лепестки ромашки: «любит — не любит», укоризненно качала головой соблазнителю.
Я было увлекся нехитрой историей, но — вот проклятая служба! — Ломанов пребольно ткнул меня локтем в бок.
Партия второй подруги Жизели на второй акт не распространялась, и потому мне не удалось досмотреть спектакль из своей роскошной ложи. Вместо танца девушки, умершей до свадьбы от несчастной любви, я должен был увидеть девушку, у которой совсем недавно погиб любимый человек. Ломанова я решил оставить досматривать пляски коварных вилисс.
Я не рассчитывал на слишком любезный прием, понимая состояние Ольги, но она, увидев мое удостоверение и, пристально посмотрев мне в глаза, кажется, едва ли не обрадовалась. Единственное, она попросила не задавать ей вопросов в театре, а проводить ее немного.
Мы вышли из служебного выхода. Пока мы были в театре, прошел небольшой дождь. Дышать стало легко.
Мы шли вверх к «Детскому миру», и Ольга рассказывала мне о Дэвиде, какой он был замечательный. Как он был не похож на практичных американцев, с которыми ей приходилось прежде общаться. Но не похож и на наших, не умеющих подать даме пальто и забывающих дарить цветы.
Про себя я подумал, что и сам, наверное, принадлежу к этим «нашим».
Через месяц они должны были пожениться и отправиться в свадебное путешествие в Египет. Египет, пирамиды, Каир, Александрия были мечтой ее детства. После травмы, полученной как-то на занятиях в училище, она даже хотела стать историком. Но травма оказалась не столь опасной, и она все же стала балериной.
Я слушал ее не перебивая. Я понимал, что ей необходимо выговориться, а я вдруг оказался рядом и, видимо, чем-то был ей симпатичен.
Ее родители сумели перебраться в Подмосковье лишь несколько лет назад. Все школьные годы она прожила в интернате, а потом — в общежитии Большого театра. Самое тяжелое в интернатской жизни было постоянное ощущение голода. То есть кормили, конечно, нормально, но все же, когда появлялся липший рубль, они с подружками мчались в ближайший гастроном, покупали кусок докторской колбасы и съедали его прямо у прилавка. Только на каникулах отъедались понастоящему.
