— Я вас тоже поздравляю с высоким назначением, — ответил Меркулов. — С чего это вы вдруг решили сменить уютное думское кресло на нашу собачью жизнь?
— Собачью — это вы правильно сказали. Надоело болтать. И слушать болтовню. Потянуло вернуться к делу. К своему, настоящему. Я ведь весь путь прошел — от постового до замначальника областного управления. И когда мне предложили эту работу, ни секунды не колебался.
— Я слышал про ваши успехи, — заметил Меркулов.
— Какие это успехи! — скромно отмахнулся Грошев. — Ну, разгромили солнцевскую группировку, еще несколько мелких. По-настоящему работа только разворачивается. А про ваши успехи я тоже слышал. Говорят, вы нашли убийцу профессора Осмоловского? Потрясающе! Если не секрет, кто же у вас такой быстрый?
— Александр Борисович Турецкий.
— Потрясающе, — повторил Грошев. — Поздравляю! Жаль, что он погиб. Очень досадно.
— Он не просто погиб, его убрали, — уточнил Меркулов.
— Вот как? Кто?
— Свои.
— Понятно. У нас тоже так бывает: они успевают раньше нас. Теперь вам трудней будет выйти на второго убийцу. Их же было вроде бы двое, по телевизору говорили.
— Почему труднее? — неожиданно вмешался в разговор Косенков. — Мы его уже нашли. И все улики собрали.
Турецкий попытался дотянуться и пнуть Косенкова ногой, но тот лишь отодвинул свой стул и невозмутимо продолжал:
— Подтвердите, Константин Дмитриевич! Чтобы ваш гость не очень хвастался своей солнцевской группировкой.
— В самом деле? — спросил Грошев.
— Да, — кивнул Меркулов.
— Вот это — настоящий успех! Грандиозный! Кто же он, если не тайна следствия?
— Мы коллеги, какие между нами могут быть тайны, — неожиданно для Турецкого охотно ответил Меркулов. Он показал Грошеву фотографию. — Вот. Некто Мишурин по кличке Алик.
— Значит, скоро мы услышим о вас по телевидению? Это — очень кстати! Хоть немного утихнут страсти. Вы его уже арестовали?
— Пока нет. Отслеживаем связи. Но скоро возьмем.
— А я бы не стал тянуть, — заметил Грошев. — Больно уж громкое дело. Впрочем, что я к вам с советами лезу. Вы — ас, а мне еще учиться и учиться.
Гость еще немного посидел, рассказывая о трудностях становления нового дела, и наконец поднялся.
— Рад был познакомиться с вам, товарищи. Нам еще бок о бок работать не год и не два. Желаю успеха!
Меркулов проводил его до двери, пожал ему руку и вернулся в кабинет.
— Тебя кто за язык тянул?! — набросился Турецкий на Косенкова, едва за Грошевым закрылась дверь. — Кто тебя просил рот раскрывать?! Сказано же было: об этом деле знаем только мы!
— Не горячись, — остановил его Меркулов и обернулся к Косенкову: — Выкладывай. Не по глупости же ты это ляпнул!
— От большого ума! — презрительно бросил Турецкий.
— Об этом деле знали только мы четверо, — невозмутимо и словно бы сонно проговорил Косенков. — А теперь знает и он. Кроме нас — только он.
— Ну-ну! — поторопил Меркулов.
— И если Мишурина уберут, мы будем знать, кто такой Грошев.
Турецкий даже задохнулся от возмущения:
— Ты, сопля зеленая, подозреваешь его в предательстве? Что он — их человек?! Да не спятил ли ты? Может, заболел?
— Секунду! — прервал его Меркулов. — А не ты ли совсем недавно в этом же кабинете говорил мне, что никого из известного списка вычеркивать нельзя?
— Ну, говорил, — вынужден был признать Турецкий.
— Почему же сейчас ты так кипятишься?
— Но, Константин Дмитриевич…
Меркулов усмехнулся:
— В этом и заключается разница нашей психологии и его. У нас, видно, в крови уже — почтение к должности. А у него, слава Богу, нет.
— И вы одобряете то, что он сделал? — спросил Турецкий.
— Если бы он посоветовался со мной раньше, я приказал бы молчать, — признался Меркулов. — Из-за той же рабской психологии. Не рабской. Вернее — холуйской. Но коль уж он так сделал — давайте посмотрим. Понаблюдаем, как говорят врачи после операции.
Косенков из своего угла обратился к Турецкому:
— Александр Борисович, извинитесь, пожалуйста, за соплю зеленую.
— Хрен я тебе буду извиняться! — вспылил Турецкий. — Вот окажешься прав — тогда, может, и извинюсь.
— И тогда с вас будет десять бутылок драй-джина, — уточнил условия Косенков. — В порядке моральной компенсации.
— А если окажешься неправ? — поинтересовался Турецкий.
Косенков глубоко задумался и со вздохом ответил:
— Тогда можете не извиняться…
— Закончили, — прервал их перепалку Меркулов. — Значит, решили: продолжаем наблюдение за Мишуриным. Спасибо, все свободны.
IV
Турецкий вошел в свой кабинет и с тоской оглядел письменный стол, заваленный папками с уголовными делами. Дела были самые разные — и давние, и не очень. Объединяло их только одно: в них упоминался человек по имени или кличке Марат. Турецкий тяжело вздохнул, попросил свою секретаршу Верочку сделать ему кофе покрепче и принялся за работу. По мере того как он просматривал материалы, папки с одного края стола перемещались на другой, потом складывались прямо на пол, а их место занимали новые.
Марат. Турецкий помнил слова барменши «Руси», переданные ему Меркуловым, что он в этой банде — главный. Но поначалу ничто не давало оснований для такого вывода. Один из них — да. Но — главный? По мере того как накапливались обрывки информации, фигура Марата все явственнее меняла свои очертания.
В архивах МУРа обнаружилось его досье двадцатилетней давности. Почти случайно. Хотя человек, изображенный в фас и в профиль, как это положено в уголовных делах, мало походил на того, кто был на фотографиях, снятых возле ресторана «Русь», внимательный взгляд молодого сотрудника из отдела Яковлева, работавшего в архиве, все же уловил сходство, а затем уж эксперты без особого труда доказали, что это один и тот же человек.
Это было огромной удачей. Турецкий сдвинул в сторону все папки и углубился в изучение дела.
Марат — это была не кличка, а настоящее имя. Марат Сергеевич Рогожин. 1944 года рождения, коренной москвич. Из семьи служащих. Беспартийный. Образование высшее: институт легкой промышленности, профессия — механик-технолог. После окончания института отработал положенные три года по направлению — мастером, а затем начальником смены в крупном московском швейном объединении, затем уволился и устроился главным инженером на небольшую швейную фабричонку в одном из подмосковных городов. Здесь он и был арестован первый раз и привлечен к уголовной ответственности по факту выпуска и подпольного сбыта неучтенной продукции. Но доказательств его прямого участия в этой обычной для тех лет афере у следствия не хватило, и дело против него было прекращено из-за недостаточности улик. Некоторое время он еще проработал на фабрике, а затем перешел на другую, в том же городе. Это была даже не фабрика, а швейная мастерская, принадлежащая местной артели инвалидов. Здесь-то он и развернул довольно масштабное подпольное производство: покупали по оптовым ценам на заводах-изготовителях ткань и шили из нее джинсовые юбки, которые тогда входили в моду. Продукцию реализовывали через комиссионки и промтоварные магазины по поддельным накладным. Притом не только в Москве, но и в других городах Московской и Ярославской областей. Товар шел хорошо, стоил недорого, но оборот был настолько велик, что доход цеховиков, как называли в то время таких людей, исчислялся десятками тысяч рублей в месяц — деньги по тем временам огромные.
