— Савелий Говорков?
— Так точно! — Савелий удивленно пожал плечами, не понимая, чего хочет этот старик.
— И не вспоминай! — махнул рукой тот. — Ты меня не знаешь… Не обижайся, что тыкаю: имею право — мне уж к семидесяти подходит.
— К семидесяти?
— Да-да… Однако я отбил тебе телеграмму не для этого. Я должен исполнить свой долг… обещание, данное Александре Васильевне…
— Симаковой? А кем она мне доводится?
— А разве ты не получал от нее письмо? — Старик нахмурился. — Значит, обманула: не послала… — Он сокрушенно покачал головой. — Стыдилась… или не захотела тебя беспокоить, думала, и на этот раз пройдет… — Старик смахнул непрошеную слезу.
Савелий смотрел на него, пытаясь хоть что-то понять.
— Давай присядем здесь, — махнул старик на привокзальный сквер. — Трудно мне стоять…
Опираясь на руку Савелия, он засеменил рядом. Оказавшись перед садовой скамейкой, старик тяжело опустился на нее, а Савелий продолжал стоять рядом. Не мигая смотрел он на старого человека и с нетерпением ожидал его слов.
— Недели две назад прихватило ее… — взглянув на Савелия, он сам себя перебил. — Шура была твоей родной теткой, родной сестрой твоей матери…
— Теткой? — полувопросительно прошептал Савелий и опустился рядом со стариком. — Так почему же…
— Не спрашивай меня об этом: не моя это тайна. История старая и ничего не дающая никому. — Он тяжело вздохнул.
— Но… простите, не знаю вашего имени…
— Павел Семенович, к вашим услугам!
— Но, Павел Семенович, раз это касается мамы, значит, касается и меня! — упрямо сказал Савелий.
— Нет, Савелий, де все должно детям знать о своих родителях! Не все, поверь старику! Не подумай, что здесь кроется что-то страшное или для тебя неприятное. Это их тайна: тайна двух сестер… не Думай об этом…
— Ладно. Так что случилось с тетей Шурой?
— Когда прихватило ее, думала, что пройдет, отпустят боли, дня три еще пыталась все сама делать, а потом… — Он тяжело вздохнул. — Как правило, мы через день с ней виделись: постучит в стенку, я и прихожу. Ты не знаешь, мы ж с ней соседи — в одном доме живем. А тут дня три проходит, а она не зовет. Я забеспокоился и сам стучать начал, не отзывается… Думаю, вышла куда. Вечером решил наведать ее: прихожу, стучу — никакого толку. А соседка напротив, подруга ее, и говорит: «Дома должна быть: не выходила еще…» Тут уж я не на шутку взволновался, стал своим ключом открывать: опадет десять как дала мне его… Сую, а руки дрожат, попасть в замочную скважину не могу. — Открыл все-таки. А Шурочка лежит в беспамятстве у кровати… — Он снова смахнул слезу. — Вызвал скорую… Инфаркт миокарду, говорят… нетрас… нет-ран… в общем, в больницу везти опасно. Сделали уколы, лекарства всякие прописали… Только на второй день Шурочка в себя пришла… Увидела меня, улыбнулась, так ласково говорит: "Что, перепугала тебя?. Сейчас встану…
Старик всхлипнул. Савелий сидел в оцепенении и молча слушал.
— Ты не думай, я для нее все сделал: и уход, и питание… У меня кроме нее никого не было: дети в войну погибли, все четверо, старуха не перенесла и тоже умерла… Так что не сумлевайся…
— Что же, вы сразу не вызвали меня?
— Я-то не знал о тебе поначалу. Перед самой смертью рассказала… «Скажи, говорит, пусть простит старую тетку!..»
— Господи! Да за что простить-то? — воскликнул Савелий.
— Видать, есть за что… коли просила, так что прости ее.
— Бог ей судья… — вздохнул Савелий.
— Вот и хорошо. Теперь второе: ты, видно, не знаешь, но у Шуры есть сын?
— Мой двоюродный брат?
— Не радуйся очень… Ужасная история, даже говорить о нем не хочется! Короче, бросил он ее, и лет двадцать как не вспоминал о ней… Ни весточки, ни привета, паразит!.. В Москве где-то живет, партейный работник! Отказался от нее за то, что она выкормила его своим огородом да садом… Но это так, для твоего знания, кетовое можешь сразу и забыть… Шурочка и составила, на всякий случай, завещание в твою пользу, а меня просила уговорить тебя не отказываться от последнего ее дара. Очень она хотела, чтобы дом, в котором она столько прожила, послужил родному человеку. Так Шурочка завещала и так просила.
— Павел Семенович, прошу вас: отведите меня к ней…
МОГИЛА ФЕДОРА
Глубокую могилу вырыть не удалось: пошел твердый грунт с толстыми корневищами, и Савелий, устало облокотившись о край ямы, немного отдохнул, потом вылез и деловито обошел ее вокруг: вроде достаточно будет. Подойдя к Федору, он долго стоял молча, склонив голову, затем осторожно, словно боясь разбудить его, перетащил к краю могилы, хотел опустить, но чертыхнулся и бросился рвать траву.
Рвал быстро, остервенело… Выложив дно могилы зеленой травой, Савелий осторожно опустил на нес тело Угрюмого, прикрыл лицо своей курткой, набросал сверху травы и начал медленно засыпать землей. Небольшой холмик обложил ровненькими гладкими булыжниками с поляны. Получилось даже красиво. Взглянув на свою работу, он заметил, что чего-то не хватает… Отошел на несколько шагов, огляделся, вытащил финку — подарок покойного — и быстро подошел к сосне, как бы склонившейся над могилой, и начал что-то вырезать на стволе…
Работал долго и сосредоточенно, без отдыха. Пот заливал обросшее густой щетиной лицо, руки кровоточили от мозолей, но Савелий не обращал на это внимания,
Закончив, он тяжко опустился на землю и прислонился к стволу. Немного отдохнув, встал перед могилой, опустил голову и несколько минут постоял молча. Затем тихо произнес:
— Пусть земля тебе будет пухом, братишка! Будь спокоен, я выполню твое последнее желание…
Нарвав букет красивых таежных цветов, Савелий положил их в изголовье могилы, низко поклонился и быстро пошел прочь от каменистой поляны, на этот раз без ошибки: влево, оставляя позади могилу, которую охраняла толстая сосна, а на сосне надпись:
Здесь покоится Федор Угрюмов… Путник, задумайся у его могилы: он был неплохим человеком… 16 июля 1987 года
ПОСЛЕ ПРИГОВОРА
— Скажите, вы хорошо себя чувствуете? — спросила Татьяна Андреевна, когда Савелий в сопровождении трех здоровенных охранников вошел в специальную комнату для встреч. На его руках были наручники.
— Нормально, — бесцветным голосом ответил он, продолжая стоять.
— Вы можете быть свободными! — бросила она конвоирам, но те нерешительно топтались на месте. — Я вас вызову, если нужда будет! — настойчиво сказала Татьяна Андреевна, и они нехотя подчинились. — Да вы садитесь, Савелий! — обратилась она к Говоркову.
Безропотно, словно робот, он опустился на стул, привинченный посреди комнаты. Татьяне Андреевне было искренне жаль его, но она старалась не показывать ему этого, боясь обидеть.
