Я засмеялась:
— Пиратов вы видели, значит, вы и в кораблекрушении побывали?
— А как же, — как о чем-то очень естественном сказал Ларионов. — Конечно. Трое суток на шлюпке шли…
Я посмотрела в его простодушные глаза:
— Если бы я не знала точно, что вы не умеете врать, то многие ваши рассказы я бы расценила как мюнхаузенщину…
Ларионов прижал руку к сердцу:
— Честное слово! Об этом же в газетах писали. Статья называлась «В оке тайфуна». Да и хвастаться тут особенно нечем. Меня даже потом за это судить собирались. Правда, выяснилось, что я был стажер и не имел никакого отношения к прокладке курса…
— Ладно, нам бы сейчас выплыть из тайфуна, — махнула я рукой. — Вы будете пить чай со мной?
— А мы не можем, — заверещала Маринка. — Мы все уходим в кино. Алексей купил четыре билета на «Пиратов двадцатого века».
— Слава богу, — вздохнула я с облегчением. — Вы без меня идите, а я тут пока приберусь и отдохну.
— А когда возвратимся, — сказал Ларионов, — то мы, с вашего разрешения, попьем с вами чай опять.
Сережка открыл дверцу, холодильника и достал коробку с тортом:
— Можно взять по кусочку? А то Алексей не дал резать до твоего прихода!
— Ладно, режьте и собирайтесь быстрее, — сказала я. — А то опоздаете на своих пиратов…
Они с шумом выкатились в прихожую, и, уже натянув куртку, Маринка успела сообщить:
— Мамочка, Галина Лаврентьевна велела принести завтра в школу двадцать копеек на Общество Красного Креста и Полумесяца. А значок и удостоверение потом дадут… Не забудешь?
— Хорошо, — сказала я. — Идите. Я не забуду…
Не забуду. Может быть, вот эта покорная готовность делать все время бессмысленные взносы жизни начинается с двадцати копеек на содержание общества, о котором Маринка слыхом не слыхивала?
Их голоса еще шумели за дверью, потом зашипел и лязгнул на площадке лифт и увез их навстречу приключениям, прыжкам, побоищам с пиратами. Я сидела в сонном оцепенении на кухне, прислушивалась к стрекоту осмелевшего сверчка — «цик-цвикцуик!», пила чай и думала о том, что давно-давно, когда мы были с Витечкой еще молоды и совсем бедны, на этой кухне собиралось множество людей. Каждый день. Ни у кого не было денег, не было положения, но в избытке наличествовали идеи, планы и надежды. Веселились, шутили и все время говорили — тысячи, тысячи часов. Ели винегрет, печеную картошку и пельмени, пили самое дешевое вино. Это называлось у нас кутить!
У Витечки тогда было много друзей, и все они были мои друзья. Они были прекрасные или казались мне такими прекрасными, потому что Витечка всегда провозглашал свой любимый заглавный тост: «Давайте выпьем за наш стол, где нет ни одной противной морды!»
Да, когда-то там не было ни одной противной морды. Бежало время, и приятные морды наших друзей старели, изнашивались и как-то незаметно исчезали из-за нашего стола. И так же незаметно их замещали другие, и я не сразу заметила, что они не такие приятные, или не совсем приятные, или совсем неприятные. А точнее говоря — противные. Противные морды «нужников», влиятельных нужных людей, оседали за нашим столом. Это были какие-то редакторы, заместители начальников управлений, художественные руководители, люди неприятные, но со связями, которые должны были помочь Витечке сделать наконец большой скачок. Невооруженным взглядом было видно, какие у них противные морды, но Витечка, с той же искренностью, с какой он жил в своем рекламном киномире, провозглашал свой неизменный тост, все с той же страстью и сердечной верой: за то, что в нашем застолье нет ни одной противной морды!
Мне любопытно было бы понять сейчас: действительно Витечка не видел, что приятные морды заменились на противные? Или это было ему безразлично?
Наверное, не видел. Ведь тост всегда очень нравился противным мордам, они аплодировали ему и лезли целоваться. Они-то, наверняка, не считали себя противными.
Все-таки, как художник и режиссер, Витечка был последовательным адептом системы Станиславского. Он мне всегда объяснял, что вся система Станиславского может быть сведена к формуле: «Искренняя вера в предполагаемые обстоятельства». И только сейчас я стала понимать, что он и со мной прожил жизнь по этой системе. Он искренне верил в предполагаемые обстоятельства нашего счастья. А потом закрыл спектакль, отменил весь репертуар, разрушил театр и ушел…
Я встала, чтобы подогреть чайник, и вдруг услышала щелчок замка и скрип открывающейся входной двери. У меня замерло сердце: кто это может быть? Я вышла в прихожую — на пороге стоял Витечка. В руках у него был сверток и цветы. Ай да номер!
— Здравствуй, Ириска, — сказал он ласково и приветливо улыбнулся, будто мы расстались час назад.
— Здравствуй, Витечка, — сказала я, а голоса было почти не слышно.
— Я тебя очень рад видеть, — сказал он с максимально видимой искренностью, потому что, наверное, у меня сейчас была приятная морда. А может быть, противная, но как режиссер он считал правильным, чтобы у меня была сейчас морда приятная.
Он скинул куртку, подошел ко мне, сунул мне в руки цветы и поцеловал меня в щеку братским поцелуем комнатной температуры. Я отстранилась слегка, а он, не замечая этого, взял меня за руку и повел на кухню. И я пошла за ним. Мы уселись за стол, и он положил на край сверток.
— Это я Сережке купил гитару. Я знаю, что он давно очень хотел…
Я смотрела на него взглядом следователя Бурмистрова.
— Ты бы лучше купил ему сапоги на осень!
— Почему лучше? Не вижу противоречия, — засмеялся Витечка и с треском стал срывать бумагу с гитары. — На сапогах молодые люди не играют, а в гитарах не ходят по лужам. Сапоги купим отдельно. Это не проблема. Я пришел поговорить по более серьезному делу…
— Не сомневаюсь, — хмыкнула я. — По пустякам ты бы не стал меня беспокоить…
— Не надо. Ириска, не иронизируй. Не до шуток нам. Мне сказали, что у тебя есть мужчина… Довольно быстро, я бы сказал…
Я не могла понять, хорохорится он или ему действительно наплевать, что у меня есть мужчина. Забавно, что моя репутация верной жены рухнула раньше, чем мое целомудрие.
— А кто же это тебе сообщил? — спросила я тихо, наливаясь злостью, как цементом.
— Ну, это не вопрос! Земля, как знаешь, слухом полнится. Но я не собираюсь устраивать тебе сцены. Черт с ним, с мужчиной, если бы он не навесил на тебя свои кошмарные проблемы…
— А ты откуда знаешь про проблемы?
— Как видишь, знаю. И мне кажется, Ириска, что мы должны всерьез подумать о сложившейся ситуации.
— Мы? А ты тут причем?
— Очень причем! Сегодня меня вызвал директор и поставил перед жесткой альтернативой: или на следующей неделе меня переводят в штат телевидения, в объединение «Фильм», или у меня отберут те мусорные заказы, что я делаю сейчас…
