— Простите, я сейчас же вернусь, — пообещала Ангелина и скрылась за занавесом.
Я схватила Жигунова за рукав:
— Саша, ты не можешь у нее в письменном виде получить показания?
Жигунов сердито мотнул головой:
— Я ж тебе объясняю, что я не только брать у нее письменные показания, но и расспрашивать не имею прав.
— Саш, но если ее официально вызовут в прокуратуру или в суд, она ведь обязана дать эти показания?
— Никогда она не даст этих показаний в прокуратуре и откажется даже от того, что сказала нам сейчас…
— Но почему?
— Потому что она сама жульница и стучать на своих клиентов не будет. Это выходит за рамки их воровской этики. Она уже и так мне их сдала. А в прокуратуру она не пойдет и ничего подтверждать не станет.
— Но она же ведь от них никак не зависит. Чего ей бояться их?
— Это тебе только так кажется. Она их и боится, и зависит. И говорить про них ничего не будет. Думаю, что визит исчерпан. Допивай кофе и можем идти…
Мы дошли до улицы Маяковского в ожесточенном молчании.
— Саш, если ничего мне не удастся узнать и дело дойдет до суда — осудят Ларионова?
Жигунов развел руками:
— Наверняка. Срок впаяют, как из пушки…
— А какой срок по статье полагается?
— До пяти лет. — Он взглянул на меня и поспешил утешить: — Ему больше года не дадут первый раз — характеристики, наверняка, хорошие…
— Да, — кивнула я. — У него наверняка будут хорошие характеристики. Хорошему человеку с хорошими характеристиками дадут всего год тюрьмы — ума дадут, мозги на место вправят…
— Не убивайся так, Ирэн! Он мужик крутой, он год в колонии на одной ножке простоит…
— Это я не сомневаюсь! — согласилась я. — А то, что опозорят на всю жизнь, работу любимую навсегда отнимут, судьбу сломают. — это так, чепуха! Это даже в приговор не включается, мелочи.
На противоположной стороне перекрестка, у того самого злополучного магазина с заново остекленной витриной по-прежнему стояла бабка с цветами.
Я показала ее Сашке:
— Вот эта старуха все видела. Она была в самой свалке, при ней началось все. Но она говорить ничего не хочет…
— Вполне естественно, — хмыкнул Жигунов. — Она и торгует-то здесь незаконно. Наверное, постовую службу умасливает. Ей еще лезть в чьи-то дела! Что она, с ума сошла?
Я понимала, что испытываю к бабке несправедливую ненависть, вызванную ее резонным нежеланием помогать мне.
— Скажи, как ты думаешь, откуда у нее могут быть цветы? — спросила я у Сашки. — Она ведь явно городская жительница. Она не похожа на деревенскую.
— Цветы? — задумался Сашка, — Да сейчас не разберешь, кто городской, а кто деревенский, все одеты одинаково…
— Да дело не в одежде. Она не похожа на деревенскую.
— Это твои выдумки, — махнул он рукой.
— Саня, умоляю тебя, голубчик, дорогой, сделай милость, прошу тебя — подойди, спроси ее. Ты совсем по-другому с ними разговариваешь. Они тебя боятся!
— Никто сейчас никого не боится, — сказал серьезно Сашка, но решительно сошел с тротуара и направился через дорогу. Я припустила рысью вдогонку.
— Почем цветы? — улыбчиво спросил Жигунов.
— Три рубля букетик, — протянула ему бабка свои желтые нарциссы, мазнула по мне взглядом и, по-видимому, узнала — сразу же отвела глаза в сторону.
— Дороговатенько, — хмыкнул Жигунов, посмотрел внимательно на нее и эпически спросил: — Бабуль, а ты почему здесь торгуешь? У тебя разрешение на это имеется?
— А на кой разрешение? — всколыхнулась бабка.
— Ты же знаешь, что исполком запрещает торговлю в неустановленных местах.
— А кто их знает, эти места — где они установленные, а где нет! — У нее ярко, молодо, зло светили пронзительные желтые глаза. — Может, здесь оно и надо бы установить, раз никому вреда от этого нет, а людям радость…
— Вреда нет, а порядок соблюдать надо, — сказал сержантским голосом Жигунов. — А документы у тебя есть?
Бабка взвилась:
— Какие еще документы? Зачем они мне? Что я, — шпиёнка или беглая какая?
Жигунов твердо указал:
— Документы нужны не шпионам и беглым, а всем нормальным гражданам. У тебя должен быть паспорт!
Интересно, что бабка, разговаривая с совершенно партикулярным, модно одетым Сашкой Жигуновым, ни на миг не усомнилась в том, что он настоящий милиционер. Наверное, дело не в форме, не в погонах и петлицах — он не вызывал сомнения в своем праве спрашивать, допрашивать, командовать какой-то особой милиционерской статью, ухватками, тоном и манерой разговора.
— Дорогая бабушка, придется пройти со мной в отделение, уточнить вашу личность и составить протокол, — категорически завершил он дискуссию и этим почти незаметным переходом с «ты» на «вы» перевел их беседу из уличного разговора в административную процедуру.
— А чего там уточнять? — испуганно бушевала бабка. — Незачем меня по милициям таскать! Еловацкая моя фамилия, Надежда Капитоновна меня зовут…
— А моя фамилия Жигунов, — вежливо представился Сашка. — Но у меня есть документ, удостоверяющий этот факт, а у вас — нет. Поэтому мы поедем все-таки в милицию…
Он вынул из внутреннего кармана плаща продолговатую черную коробочку, и не только бабка, но и я с удивлением увидела, как он выщелкнул из коробочки хромированный прут антенны, нажал кнопку тумблера и сказал в черную решеточку микрофона:
— Алло… алло!.. Двенадцатое?.. Алло… Это Жигунов…
И все это время он неотрывно смотрел на ерзающую и суетящуюся бабку Еловацкую, которая махнула рукой и стала складывать в сумку разложенные на картонной коробке нежные желто-зеленые букеты.
— …Панюков, это я, Жигунов. Слушай, подошли ко мне патрульную машину на угол Маяковского и Революции… Да, надо… Хорошо… Отбой…
Чикнул тумблером, положил рацию обратно в карман и попросил бабку:
— Надежда Капитоновна, давайте-ка дособерем ваши цветочки, надо будет нам немного отвлечься от торговли…
Бабка попыталась взять его на голос:
— А что ты безобразничаешь? Это издевательство! Чего пристаешь?
Жигунов усмехнулся мрачно-спокойно:
— Ну-ка тихо, тихо, успокойтесь, Надежда Капитоновна! Мне кажется, что вы не своими цветочками торгуете…
— А чьими — твоими?
— И не моими. Вот мне и охота узнать, чьими. А если ошибаюсь, принесу глубокие извинения…
