Книга Бес в ребро, страница 5. Автор книги Георгий Вайнер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Бес в ребро»

Cтраница 5

— Нет, не образуется… — покачала я головой.

— Брось! — махнула рукой Людка. — Вон у нас на кафедре сопромата профессор Васечкин три раза на Галке Фокиной женился.

— Это как? — слабо поинтересовалась я.

— А он с ней жить не может, и врозь не получается. Дважды разводился, а потом снова регистрировался. Она тут как-то опять отмочила номер, он в третий раз пошел разводиться, а в суде по ошибке назначили слушание на 30 февраля. Васечкин решил, что это знак свыше, и больше не рыпается…

— Эх, Людка, беда в том, что я никогда никаких номеров не отмачивала! И трижды сходиться-расходиться с Витечкой не собираюсь…

— Это ты сейчас от горя-обиды такая гордая, — сочувственно покивала Людка. — Остынешь, подумаешь, отойдешь…

— О чем же мне думать?

— Ну, думать тебе сейчас не передумать! Ты баба красивая, ничего не скажешь, да только годиков тебе, как Христу, натикало. Выгляни в окошко — полна улица девок-красоток. Без детей, без забот и хлопот. Без лифчиков теперь ходят. Никому мы, кроме своих чайников, не нужны. Как моя бабка говорила: коли брошена жена — за беду на ей вина…

— Брошена, — повторила я медленно. — Смотри, Людка, как странно, обо мне надо теперь говорить, как о вещи, — «брошенная». Ненужная. Только ненужные вещи бросают…

— Да перестань ты, — рассердилась Людка. — Тебе сейчас киснуть, распадаться никак нельзя…

* * *

Ларионов не приехал. И не позвонил.

Я подумала об этом, как только утром открыла глаза, и охватила меня слепая, бессильная ярость. Я так напрягалась, чтобы не послать его ко всем чертям с этим живым приветом! Меня муж бросил! Мне хотелось весь вечер выть и бить стеклянные предметы, потом влезть в теплую ванну, выключив предварительно свет, и лежать там недвижимо, в теплой темноте и уединенности.

А вместо этого я, как говорит Витечка, «сделала себе выходное лицо» и три часа сидела дура дурой, дожидаясь гонца из прошлой счастливой жизни с ящиком баклажанов и начавших гореть помидоров. Потом выдернула из розетки телефон, приняла две таблетки родедорма, полночи крутилась без сна и, вынырнув утром из вязкой толщи беспамятства, вспомнила не об ушедшем Витечке, и не о детях, и не о своих невеселых делишках, а злобно вскинулась на этого густоголосого осла, продержавшего меня весь вечер в бессмысленно-ненужном напряжении.

Вам не приходилось ждать гостей, когда муж отпрашивается у вас в бессрочный отпуск? Когда он выходит из дома на месяц, или два, или черт его знает, сколько понадобится, чтобы в последний раз попробовать сломать на себе каменеющий панцирь неудачника…

С утра — от снотворного, от недосыпа, от скользкого холодного кома страха под ложечкой — голова идет кругом. Ребята переругиваются, электроплита, кошмарное изобретение, сначала ни за что не нагревается, потом никак не остывает. На улице изморось, не забыть бы зонт. Деньги Маринке в школу — в конверт и застегнуть в кармане булавкой.

— Быстрее, ребята, быстрее, ешьте яичницу, пока не остыла…

— Мам, не хочу яичницу, я просто бутерброд с маслом, — нудит Маринка.

— Давай, давай, жри больше белые булки, скоро станешь тетя-шкаф, — подъедается к ней Сережка.

У Маринки глаз пухнет мерцающей сердитой слезой, она ищет ответ похлестче, словечко пообиднее, но ничего толковое ей не приходит на ум, и она беспомощно-зло гудит:

— А ты… ты… ты сам… сам…

Я пытаюсь ей помочь:

— Во всей классической литературе описано, как дети по утрам едят булки с маслом. У Чехова, например, полно…

— У них у всех был несбалансированный рацион, — небрежно сообщает Сережка. — Совершенно нездоровые люди. Жрали одни жиры и углеводы, мало белков, жуткий дефицит витаминов…

О господи, еще один энциклопедист растет в доме на мою голову! Я узнаю знакомые — Витечкины безапелляционные ноты и сразу робею, я и с Сережкой готова заранее согласиться.

— Сейчас точно установлено, что царь Алексей Михайлович умер от авитаминоза… — снисходительно просвещает нас с Маринкой молодой Витечка. — Дикость невероятная! Слез бы с крыльца, стал на четвереньки и просто травы бы пожевал, как козел… И порядок — царствовал бы себе дальше…

— Скорее, дети, скорее, опоздаете…

В небольшой нашей прихожей они натягивают куртки, непрерывно наталкиваясь и мешая друг другу, как гуппи в аквариуме, недовольно бормочут — на них тоже давит грязная серость осеннего утра. А может быть, не зная, предчувствуют: к ним пришла первая беда.

На лестничной клетке пахло пылью, иссохшим мусором, из лифтовой шахты поддувал керосиновый ветер. Люминесцентная лампа на стене точила дрожащий неверный свет, она уже почернела с краев. Видно, догорала ее светлая стеклянная жизнь.

— Ма, я тебя последний раз предупреждаю, — строго сказал мне Сережка. — Я ее с продленки брать не буду, если она…

— Она тебя будет слушаться, не сердись, — попыталась я его обнять, но Сережка уже большой, он еле заметно отстраняется, и на лице его выражение непреклонное, как у Витечки, когда он дает мне «укорот». — Она ведь еще маленькая.

— Кто маленькая? Она?! — возмущается Сережка, и голос его заглушает лязг лифтовых дверей. — Да я в ее годы…

Они вваливаются в деревянный футляр кабины, и я еще слышу, как Маринка говорит ему медовым голосом:

— Да! Я еще маленькая! И я девочка, поэтому ты должен меня слушаться во всем…

— Пропуск! — как всегда негромко и внятно сказала Церберуня, обозначив конец моего рабочего дня.

Вот единственный человек на своем месте! Церберуня называется «боец ВОХРа», и охраняет этот несгибаемый боец вход в редакцию от праздношатающихся. Если надо в газету — вот на стене телефон, позвони. Коли пришел по делу — закажут тебе пропуск, и тогда иди, куда там тебе надо, с предъявлением паспорта, конечно. Церберуня, настоящая фамилия которой Щерба, работает на этом посту много лет и знает всех сотрудников как облупленных.

Но в штатном списке ее обязанностей нигде не записано, что она должна нас знать в лицо. Поэтому, сколько бы раз за день мы ни проходили мимо ее столика в вестибюле, она проверяет у нас удостоверения. Берет в руки коричневую книжечку, тщательно сверяет лицо с фотографией, внимательно читает лаконичную пропись фамилии-имени-отчества и должности, бдительно проверяет подлинность подписи главного редактора, сличает ненарушенность печати и тогда возвращает со словами: «Можете идти!»

Скорее всего, если бы она вместо этой процедуры приветливо махала нам рукой, или говорила «Привет!», или просто сухо кивала, как это делают все остальные вахтеры, мы бы и не знали ее фамилии и не стали бы ее называть сначала Церба, а потом ласково-ненавистнически «Церберуня». Мы бы ее не запомнили, мы бы ее практически не знали. А так мы ее помним, мы ее знаем. Ежедневно она служит нам напоминанием торжества принципа «максимальной пакости», поскольку дежурит или утром, когда мчишься на работу, опаздывая ровно на минуту, а с точки зрения начальства именно эта минута является краеугольным камнем дисциплины, или вечером, когда руки заняты сумками, папками с бумагами, зонтом, и приходится сваливать на пол всю эту поклажу, чтобы разыскать закопавшееся на самое дно сумочки удостоверение.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация