С грустью Константин отметил, что девочка продолжает говорить о парне как о живом.
Я так поняла, что у него в семье были нелады.
У вас есть его адрес, телефон?
Да, я все принесла…
Оленька раскрыла маленькую сумочку, извлекла записную книжку с очкастой физиономией Гарри Поттера на обложке, аккуратно оторвала несколько листочков, исписанных каллиграфическим почерком. Протянув листочки детективу, она попросила напоследок:
Если можно, только никого не убивайте. А то все вокруг убивают. Очень вас прошу, просто узнайте, зачем погиб такой замечательный…
Долго крепившаяся Оленька внезапно разревелась и выскочила из кабинета, оставив опешившего Рокотова–младшего в глубокой задумчивости…
Вадим Арсеньев, загадочно погибший рядовой армии скинхедов, до своей гибели проживал в районе Гольяново, на Алтайской улице, куда его вместе с матерью Евдокией Семеновной и старшим братом Сергеем выселили из центра.
Когда‑то дружная рабочая семья Арсеньевых занимала обширные апартаменты на Сивцевом Вражке. С окончанием перестройки и началом капитализма Арсеньевы одними из первых ощутили его звериный оскал. Пришли какие‑то люди в дорогих костюмах, которые поначалу вежливо предложили отцу семейства, Модесту Петровичу, несколько квартир на выбор в отдаленных районах города. В обмен на его жилплощадь в центре города. Модест Петрович строго и неторопливо отчитал визитеров и выставил непрошеных гостей за дверь.
Что за наглость! Кто эти странные люди, чья одежда демонстрирует отвратительный вкус? Да и манеры у них самые что ни на есть подлые. Откуда, из каких уголков великой страны повылезали эти скоробогатеи? Едва ощутив запах денег, они мгновенно заполонили Москву, выживая с насиженных мест ее исконных обитателей.
Деду Модеста Петровича, революционному матросу Прокопию Арсеньеву, выделили бывшую барскую квартиру в награду за тяжелые ранения, полученные при штурме Перекопа. Ретушированный портрет героического предка украшал одну из стен «залы», как называл Модест Петрович самую большую комнату.
Люди в дорогих костюмах больше не приходили. Такие люди вообще больше одного раза лично не появляются. Вместо них однажды в квартиру ввалились несколько одинаковых здоровенных парней в кожаных куртках и за минуту сломали Модесту Петровичу все пальцы на руках. Отец семейства кричал так, что тряслись капитальные стены дома дореволюционной постройки. Евдокия Семеновна кинулась было за подмогой к соседям. Но ее остановили у самых дверей и ударили по голове бронзовым рожком для обуви.
Один из лучших в городе столяров–краснодеревщиков остался на всю жизнь инвалидом, а его жена как- то странно притихла и ходила, оглядываясь по сторонам и нервно вздрагивая. Слегка подлечившись, но испытывая постоянно адскую боль, Модест Петрович принес заявление в милицию. Заявление не приняли, сославшись на отсутствие свидетелей. Дежуривший у входа веселый молодой мент в бронежилете и с автоматом наперевес дружески посоветовал:
— Брось ты, старый, эту канитель! Жизнь дороже… Бери жилье, что дают. На окраине воздух чище и ваще — все дела! А здесь тебе — один выход: в ящик сыграть!
Тогда Модест Петрович отправился оформлять инвалидность. И не вернулся. Пропал где‑то между поликлиникой, собесом и районной управой. Словно затянул его новый московский Бермудский треугольник. Кто знает, в каком подмосковном лесу белеют кости бывшего ударника труда, новатора производства, активного общественника и примерного семьянина? Вся вина его состояла в том, что он по наследству являлся обладателем «элитной» жилплощади.
Вскоре к безутешной вдове пришли те же парни в кожаных куртках. Они сопровождали двух тучных одышливых дам, плохо говоривших по–русски. На них висело золота столько, что хватило бы районному центру покрыть многолетние долги за электроэнергию или покрыть купола местной церкви.
Парни были подчеркнуто вежливы с дамами, с почтением обращаясь к каждой «Госпожа нотариус». Дамы и парни заперлись с Евдокией Семеновной в одной из комнат. Неизвестно, о чем шла речь, но известен результат. Весь следующий день Вадим и его брат злыми глазами наблюдали, как кем‑то нанятые грузчики шустро вытаскивают домашний скарб семьи Арсеньевых и кидают в утробу огромного фургона. Мать стояла рядом. Она плакала, сжимая в руках договор об обмене жилья. Братья бессильно сопели.
Так они оказались на московской окраине, в районе, битком набитом такими же горемыками, волею случая ставшими поперек пути «новых русских». Маленькая двухкомнатная квартирка казалась узким пеналом после необъятных барских хором в центре.
На следующий день после переезда Сергей обнаружил, что забыли забрать портрет прадеда. С тяжелым сердцем он отправился обратно. По гулким, непривычно пустым комнатам расхаживали важные люди и тыкали пальцами в стены, окна, потолки. Сергей пробрался в «залу» и обнаружил портрет героического предка в руках сопливой девчонки–малолетки, наряженной в дорогущие шмотки. Она зажала в ладошке несколько фломастеров и старательно разрисовывала портрет только ей понятными узорами — цветочками, волнами, рожицами…
Не помня себя от ярости, Сергей подскочил с малолетке и вырвал портрет. Девчонка заревела так, что звякнули стекла в прочных деревянных рамах, сработанных еще ловкими руками покойного Модеста Петровича. На трубный рев избалованного ребенка примчались ее родители, новые хозяева квартиры, и что‑то залопотали на странном гортанном языке, сопровождая каждое слово угрожающим жестом. Тут же объявился отряд все тех же парней в кожаных куртках…
…Сергей приполз домой поздно ночью. Он долго смывал кровь с лица, прикладывал мокрое холодное полотенце к бокам. На вопросы матери и младшего брата не отвечал. На следующий день отправился в военкомат и завербовался по контракту в Чечню.
Известно, что чеченские бандиты иногда проявляли широту души и отпускали пленных русских солдат. За исключением контрактников, которых ненавидели. Контрактник в их понимании — натуральный идейный враг, так как пришел убивать в Чечню по своей воле. В отличие от тех, кто был призван и вроде как служит подневольно, контрактник не мог рассчитывать на снисхождение, и чеченцы изощренно и зверски мучили их и только потом отрезали головы…
Сергея приписали к минометному расчету. Отличаясь недюжинной физической силой, он без видимых усилий таскал на себе тяжеленный ствол миномета, да еще и несколько мин в придачу. Служил он спокойно, никогда не бурчал, что, дескать, платят мало и не вовремя. Казалось, деньги его вообще не интересуют. В перерывах между боями он не пил, не курил «дурь», не писал домой письма, полные вранья о «героической» службе. Просто сидел и тупо смотрел перед собой. Зато в бою не было ему равных по меткости попадания. Врага он накрывал миной точно и сразу: не прошли даром два года армейской выучки.
Изредка он получал письма из дому. Брат и мать писали ему порознь. Каждый хотел поделиться тайными мыслями. Размышления матери были убоги и невнятны. Младший брат Вадим мечтал о том, чтобы, когда он окончит школу, где‑нибудь в России еще шла война. Потому что сидеть дома, смотреть телевизор и наблюдать, как богатеют какие‑то люди с непроизносимыми именами и фамилиями, было для Вадима просто невыносимо.
