То, что брань сорвавшегося полковника слышали солдаты из его роты, было конечно же неприятно Толкачеву, но это он мог как‑то пережить: солдаты прекрасно знали своего командира и уважали его, знали они и о том, что сын полковника погиб по собственной глупости. Но старшего лейтенанта больно задело, что ни комбат, ни его заместитель, всегда благодарившие разведроту за отличную службу, даже не попытались вступиться за него.
И Тимур сорвался:
Послушай ты, тыловая крыса, — тихо и зло проговорил он, — не смей оскорблять боевого офицера, если не хочешь получить по… — старший лейтенант не договорил, повернулся кругом и направился в сторону казармы.
Ах ты сопляк! — взвизгнул полковник и бросился вслед за ним с кулаками.
Трудно сказать, что могло случиться, если бы старший лейтенант хоть как‑то среагировал на истерику московского инспектора, но он продолжал спокойно идти. Когда полковник оказался в метре от Толкачева, кто‑то из солдат его роты предупредительно выкрикнул:
Командир!
Тимур резко повернулся и автоматически сделал то, чему его научили на тренировочных сборах ВДВ: легко отклонился в сторону, и противник, не встретив ожидаемого противодействия, пронесся мимо. По инерции проскочив несколько шагов, полковник не удержал равновесия, упал и ткнулся лицом в землю. Когда он вскочил на ноги, выплевывая пыль, все солдаты вокруг, не выдержав комичного вида высокопоставленного начальства, расхохотались, а офицеры мгновенно исчезли в дверях штаба.
В результате по прибытии в Москву полковник накатал на Толкачева рапорт, в котором обвинил его в оскорблении чести и достоинства старшего офицера.
Вскоре без всяких объяснений Толкачева вызвали в Москву. Борт поздним вечером приземлился на Кубинке, где ему случайно попался капитан, с которым воевал в Афганистане: тот приехал за почтой.
Увидев ротного, капитан тихо проговорил:
Слушай, брат, у «высоких» на тебя зуб! Будь осторожнее!
«Высокими» во время войны в Афганистане называли полковников…
Понял!.. Добрось до Москвы, — попросил Толкачев.
Не имею права: стукнут и на нас, — виновато ответил капитан, — не расхлебаешься потом…
Как же мне добраться до станции? — задумался вслух старший лейтенант.
Прости, брат, — извинился тот и сел в «уазик».
Пару часов Толкачев, незадолго до этого инцидента представленный к очередному званию, добирался пешком до станции, а через несколько дней «высокие» лишили его и звания, и наград и вообще уволили из армии.
А что такое лишить боевого офицера армии?!
Постепенно спиваясь, он катился по наклонной плоскости, пока, на свое счастье или несчастье, не встретил Молоканова. Тот подобрал его и взял на работу, приказав «беречь как зеницу ока» Иннокентия Водоплясова, и не только беречь, но и стеречь…
Второй кандидатурой была Алевтина с типично деревенской фамилией Сеновалова — молодая девка, приехавшая в Москву из тверской глубинки на
заработки. Про таких говорят: «кровь с молоком», и про них Некрасов писал:
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет…
Довольно миловидная, с толстой каштановой косой, под метр восемьдесят ростом, с крутыми бедрами, сильными руками и грудью шестого размера, она была уверена, что легко сможет устроиться на работу в столице. Однако все ее попытки постоянно сопровождались плотоядными взглядами мужского населения Москвы, представители которого жаждали как можно быстрее затащить в постель деревенскую красавицу. Желания‑то цвели, но как совладать с этой бой–бабой, которая, не задумываясь, пускала в ход увесистые кулаки?
Однажды она так врезала похотливому хлыщу, что тот оказался в больнице, а Алевтину осудили на «сутки».
Вот уж напугали! Алевтина работы никогда не чуралась и у себя в деревне выполняла любую, даже самую тяжелую. А тут еще и кормят, что было как нельзя кстати: хилые сбережения закончились, и ей приходилось влачить полуголодное существование. Казалось бы, все хорошо, но среди охранявших «су- точников» ментов было не меньше вожделевших ее крепкого тела, нежели среди представителей любой другой профессии.
Несколько дней Алевтине удавалось избежать изнасилования: двое, а потом и трое похотливых ментов не смогли с нею сладить. Но предпоследний день отбывания наказания оказался для девушки роковым. Изо всех сил она пыталась сопротивляться, но их оказалось недостаточно: в этот раз на нее навалились пятеро служивых, и они по очереди
принялись окунать своих нетерпеливых «приятелей» в девственные омуты тверской красавицы…
Когда за «работу» принялся последний служитель правопорядка, остальные отвлеклись, чтобы запить свой «подвиг» водочкой, и перестали держать девушку. Алевтина легко скинула с себя пятого насильника, и тот, ударившись об угол стола, сильно разбил себе нос.
Запах крови и алкоголь — плохое сочетание, да еще когда твоему коллеге досталось от какой‑то «шлюхи». И приятели всерьез принялись избивать бедную девушку. Нужно заметить, что, несмотря на явное численное превосходство, «победа» ментам досталась нелегко: каждому из «великолепной пятерки» пришлось обращаться к врачу. У кого‑то были сломаны ребра, у кого‑то разбита голова, а кто- то долгое время не мог даже вспоминать о сексе, передвигаясь враскарячку, старательно оберегая свои опухшие яички.
Досталось и Алевтине: избитая, вся в кровоподтеках, со сломанной рукой и синюшным лицом, она оказалась брошенной на каком‑то московском пустыре. «Доблестные» менты, устав от избиения несчастной, пришли в себя, когда она перестала оказывать сопротивление и затихла. Вообразив, что женщина испустила дух, они испугались ответственности и решили поскорее от нее избавиться. Погрузили бесчувственное тело в «уазик» и отвезли подальше от КПЗ, благо, на следующий день ее все равно пришлось бы выпускать.
Трудно сказать, чем бы закончилось для Алевтины это испытание, но, к счастью, ее заметила Глафира, направлявшаяся на ночное дежурство. Пожалев несчастную избитую девушку, она вызвала «скорую помощь» и, пока та не приехала, как могла, поддерживала Алевтину.
На Руси издревле жалели убогих, пьяниц и побитых. Вот и Глафира прониклась сочувствием к найденной бедняге. Узнав, что у нее нет регистрации, она сообщила на работу, что задержится, и повезла изнасилованную девушку в больницу, где когда‑то сама работала и сохранила добрые отношения с прежними сослуживцами.
Одежда несчастной Алевтины, как говорится, восстановлению не подлежала, и Глафира наутро, побывав в нескольких магазинах, с трудом нашла более–менее приличное платье ее размеров…
После знакомства при известных драматических обстоятельствах с Молокановым жизнь Глафиры круто изменилась. Постепенно Аристарх Петрович, не вводя, естественно, женщину в курс дела, начал поручать ей разные мелкие задания. То попросит сообщить сведения из медицинской карты одного пациента, обследовавшегося в их больнице, то другого. А вскоре попросил ее саму докладывать ему, если появится высокопоставленный чиновник или крупный бизнесмен. Кроме того, намекнул, что нуждается в людях, у которых не все в порядке с законом.
