ПРЕДИСЛОВИЕ
Уважаемый Читатель!
Если по предыдущим книгам этой серии Вам довелось познакомиться с Савелием Говорковым по прозвищу Бешеный, прошу простить Автора за короткое напоминание об основных событиях одиссеи нашего героя. Делается это для тех, кто впервые встречается в этой, двадцать второй, книге серии с главными персонажами повествования.
Итак, Говорков Савелий Кузьмич родился в шестьдесят пятом году. Около трех лет от роду остался круглым сиротой. Детский дом, рабочее общежитие, армия, спецназ, война в Афганистане, несколько ранений… Был несправедливо осужден. Чтобы доказать свою невиновность, бежал из колонии, встретил свою любовь — удивительную девушку по имени Варвара, был реабилитирован, но во время столкновения с врагами потерял любимую — Варвара погибла…
В отчаянии он снова отправился в афганское пекло, чтобы найти там смерть. Получил еще одно тяжелое ранение, был спасен тибетскими монахами и в горах Тибета обрел своего Учителя, прошел обряд Посвящения…
Обстоятельства сложились так, что Савелию Говоркову пришлось сделать пластическую операцию, сменить имя и фамилию. Он стал Сергеем Мануйловым: невысоким, плотного телосложения блондином с тонкими чертами лица и пронзительно–голубыми глазами.
В предыдущей книге «Икона для Бешеного» рассказывалось о том, как накануне выборов Президента России внутренняя оппозиция, которой руководят объединенные силы «мирового закулисья», решает прийти к власти с помощью национальной святыни — чудотворной иконы Софийской Божией Матери, хранящейся в Ватикане. Известный российский антиквар собирается сделать сенсационное заявление по этому поводу — и его находят мертвым в собственном доме.
Икона из Ватикана оказывается фальшивкой. Константин Рокотов и его друг и наставник Бешеный должны найти подлинную историческую реликвию любой ценой…
Книга заканчивается так:
«…Савелий пристально смотрел на лед, который крошился под его взглядом.
Тяжелая амуниция и оружие тянули бойцов на дно. В том месте озеро было глубоким. В какой‑то момент, когда оба погрузились под воду, края полыньи сошлись, и поверхность озера вновь оказалась скованной льдом, как и прежде.
Савелий стоял на берегу и наблюдал за искаженными лицами парней, бледными пятнами мелькавшими подо льдом. Парни молотили изнутри кулаками, пытаясь пробиться сквозь ледяную броню, разевали рты в немом крике, захлебывались. Савелий не захотел наблюдать агонию да конца, вздохнул и медленно побрел по берегу, удаляясь в сторону дорожки, ведущей в поле.
Прошло несколько минут, и снег вновь покрыл лед, спрятав под ним два прилипших снизу человеческих лица…
Константин пришел в себя и увидел, что находится в доме. Жарко полыхал огонь в камине.
Людмила сидела рядом с широкой деревянной кроватью, на которой раскинулся Константин, и растирала его полуобмороженные ноги дорогим французским коньяком.
По дому носился Серафим, который покинул подвал и теперь хлопотал, собирая на стол немудреную еду: копченую рыбу, соленья, ржаной хлеб.
В домике царил полный порядок. Разбитое окно плотно заколочено досками.
Что случилось? — разлепив губы, прошептал Константин.
Успокойся, милый, — склонилась над ним Людмила, — все позади…
Я уже на том свете? — Константин еще пытался шутить,
Был бы на том, если бы не хозяйка! — вмешался Серафим, стирая рукавом пыль с бутылки брусничной настойки. — Когда тебя пытались на нож поднять, она этому гаду пулю всадила прям в переносицу! Как кабана положила… Он на тебя свалился, едва на дно не увлек.
Так вот в чем дело! — Константин устало откинулся на подушки. — А я‑то думал…
Незачем тебе сейчас думать, — ласково приговаривала Людмила, поправляя одеяло. — Отдыхай, приходи в себя.
А где… — Константин вновь встревожено приподнялся. — Где…
Нет его, — коротко ответила Людмила. — Исчез. Пропал, испарился. Я сама видела. Твой друг подошел к краю поля и пошел по нему, пока с глаз не пропал. Странно то, что после него не осталось ни одного следа. Словно он не шел, а летел… Как ангел.
Ангел смерти? Или ангел вечной жизни?
Константин попытался вспомнить последние слова Савелия, но был настолько измотан, что не заметил, как веки потяжелели и он заснул долгим беспокойным сном…»
ПРОЛОГ
1756 г. Середина осени. Подмосковная глухомань.
По грязной проселочной дороге неспешно брели двое. В густом сыром тумане еле различимы были невнятные очертания их фигур.
Кривая и запущенная дорога была вконец разбита колесами недавно прошедшего здесь воинского обоза, тащившегося на войну с пруссаками. Тут и там из тумана выплывали валявшиеся на обочинах сломанные тележные колеса, мокрые черные пятна на траве — следы наспех разведенных для подогрева воды костров. Иногда попадались и криво торчащие из свежих земляных холмиков кресты, сколоченные из обломков оторванного от телег дерева.
— Отмучились, болезные, — крестился тот из двоих, что повыше ростом. — Хоть на своей земле покой обрели, а не в неметчине поганой, прокляни ее Господь и развей по ветру! И то верно, слышь, брат Резаный?
Тот, кого высокий называл Резаным, только устало кивал. Он тащил на спине большой мешок, продев руки в две широкие, как у бурлацкой поволоки, лямки. Видно было, что от усталости у него уже начался доход — он переставал понимать, где находится, куда идет и зачем ему все это.
Оба путника были одеты небогато, даже бедно: ветхие лапти, протертые до дыр штаны домашнего сукна, мундиры неизвестной армии, с которых старательно содраны все отличительные знаки, и даже пуговицы не металлические, гербовые, а простые деревянные кружки с дырками, проткнутыми раскаленным шилом. На головах у путников — вконец отсыревшие шапки, которые они время от времени снимали и вытирали пот со лба во время коротких остановок.
Несмотря на то что путники валились с ног, во всем их обличье чувствовалась целеустремленность, словно что‑то жгло их изнутри и снабжало живительным теплом, придававшим силы. В их глазах блестел огонь, который может быть только у людей, свято верящих в свое дело, и которых не заставит свернуть с пути никакая злая воля.
Резаный остановился так внезапно, что шедший за ним высокий едва не толкнул его в спину. Только он открыл рот, чтобы выругаться, как Резаный поднял руку:
Слышь, брат Жилый, никак человек стонет?
Жилый замер.
Действительно, до его слуха донесся слабый стон, шедший из тумана.
С нами крестная сила, — Жилый перекрестился и сплюнул в колею. — Кикимора болотная, видать, на прогулку вышла.
