— Вот и пришли, сынок, — после чего шёпотом напутствовал: — Ещё раз напоминаю, будь осторожнее: в этой камере собрались законченные подонки, которых и людьми-то назвать нельзя… Одни насильники и убийцы: им терять нечего… — он скрежетнул ржавым замком и открыл камеру.
Серафим переступил порог, и дверь за ним тут же закрылась на ключ.
В небольшой камере, слева и справа, расположились двухъярусные железные шконки, расположенные по две внизу и по две вверху.
Посередине камеры стоял «общак» — стол, сваренный из железного уголка, с поверхностью из толстых широких досок, скреплённых на углах стальными пластинами, чтобы ими невозможно было воспользоваться.
При входе справа, за невысокой кирпичной стенкой, возвышался туалет, прозванный сидельцами «дальняком», слева, над раковиной, кран с холодной воды для умывания. Над ним, прямо в стене, была укреплена небольшая полочка из фанеры, для туалетных принадлежностей.
Под большим широким окном с плотной железной решёткой, из-за которой в камеру с большим трудом пробивался дневной свет, на батарее отопления в ряд стояли алюминиевые кружки обитателей камеры.
Войдя в камеру, Серафим сразу отметил двух молодых мужчин, лежащих слева от окна на нижних шконках, считающихся блатными. Они о чём-то негромко шептались и никак не среагировали на вновь прибывшего «пассажира», как остроумно сами себя называют сидельцы.
Над ними, на одной из шконок второго яруса, лежал мужчина лет сорока. Его глаза были закрыты, однако веки чуть заметно подрагивали: то ли во сне, то ли от того, что он только делал вид, что спит. Другая шконка второго яруса была свободной.
На тоже блатных нижних шконках справа находились двое парней, судя по их лицам и узким глазам, они явно относились к одной из восточных народностей. Как только дверь камеры захлопнулась, они, словно по команде, повернулись и взглянули на новичка.
На шконке второго яруса, прямо у окна, сидел плотного телосложения мужчина. На вид ему было не более тридцати пяти. Он читал какую-то замусоленную книгу, но оторвался от неё и с любопытством взглянул на вошедшего. Вторая шконка тоже была свободной.
Не успел Серафим переступить порог камеры, как прямо перед его ногами на пол опустилось полотенце, небрежно брошенное одним из тех, что сидел на нижней шконке слева. Бросивший его парень продолжал разговаривать со своим приятелем, неумело изобразив, что приход новенького его не касается.
* * *
Брошенное полотенце окунуло Серафима в детство: ему вспомнилось его первое появление в детском доме, когда проверку с полотенцем организовал для него Рыжий Колян, хотя и сам потом признался, что не знал, что ему делать, когда новенький спокойно вытер о полотенце свои ноги.
* * *
Серафим решил и сейчас не изменять своей вынужденной привычке: он невозмутимо пошаркал подошвами ботинок по полотенцу.
Чисто интуитивно Серафим понимал, что от того, как он проявит себя в первые минуты своего появления в камере, зависит, как к нему будут относится его будущие соседи. После проверки с полотенцем нужно было быстро определиться, какое место ему надлежит занять. Размышлять долго не стал: нижний ярус, конечно же, удобнее, а значит, он и должен занять место внизу. Но они все были заняты.
Кого согнать? Серафим помнил, что сказал старший прапорщик: все в этой камере законченные негодяи, а значит, можно никого не щадить. Осмотревшись, он не стал долго раздумывать: решил потеснить «прищуренных», как в их детском доме называли людей восточного происхождения. Почему-то отношение к ним у Серафима было неприязненное и проявилось с самого детства. И началось это ещё с того времени, когда они с матерью жили в Сухуми…
* * *
На соседней улице проживало много татарских семей, и их дети постоянно враждовали с детьми с улицы, на которой был расположен и дом Серафима. Довольно часто возникали ссоры, которые, как правило, заканчивались кулачными боями с разбитыми носами и многочисленными синяками.
* * *
Вот и сейчас, увидев парней с восточными лицами, Серафим понял, на ком он должен Отыграться.
Конечно, он мог применить силу, чтобы согнать их, но почему-то ему не хотелось сразу раскрывать свои физические возможности. Может, попытаться воздействовать своей энергетикой и подавить их волю? До этого Серафим только однажды воспользовался этим умением: в Афганистане, но тогда перед ним был вражеский разведчик, который в любой момент мог наброситься на него и убить. А сейчас?.. Хотя, если подумать, чем они отличаются от врага в Афганистане? Перед ним те же убийцы, причём, убийцы не на войне, а в мирной жизни. Каждый из его сокамерников убивал ни в чём не повинных людей, женщин, детей.
А значит, они уже его враги по определению, хотя, пока и не сделали ему ничего плохого. Не сделали? А если среди их жертв оказался кто-то из его афганских друзей? Или могла оказаться его любимая Валентина? Нет, он не должен испытывать никакой жалости к этим убийцам.
Серафим подошёл к парню, который сидел на нижней шконке справа от окна. Остановившись напротив него, он пристально взглянул в его глаза.
В первый момент, когда новый сосед остановился рядом с ним, Гасантулеев поднял голову, с явным желанием облаять его, но, столкнувшись с его взглядом, вдруг ощутил какой-то странный, необъяснимый, просто животный страх. Почему-то тело мгновенно стало ватным, перестало слушаться, на спине мгновенно выступил липкий пот, а язык одеревенел. Молча и безропотно, словно сомнамбула, Гасантулеев спустил ноги на кафельный пол, поднялся со шконки, быстро свернул матрац с подушкой и закинул его на шконку над ним.
Бандит Гудильников, лежащий там, открыл глаза, нахмурил брови, хотел что-то возразить или спросить, но, перехватив взгляд новичка, почему-то промолчал и передвинул свой матрац на пустующее место рядом, затем расправил матрасовку, лёг и вновь закрыл глаза.
— Ты чего это, земляк? — с лёгким акцентом угрожающе проговорил Датаев — сосед только что согнанного Гасантулеева.
Он даже привстал со шконки, с явным желанием вступиться за своего приятеля.
Серафим молча перевёл взгляд на него и Датаев тут же скукожился, словно встретился с чем-то страшным. Он суетливо подхватил свою постель и бросил Гудильникову:
— Слушай, Гудок, а ну вали отсюда!
— Вы чего тут раскомандовались? — не выдержал тот. — Сначала один, потом второй…
— Ты чо, не понял, что ли? — Гасантулеев, сидящий сзади Гудильникова, легонько шлёпнул его по затылку. — Сказали тебе, сквозани, значит, сквозани!
На этот унизительный хлопок по своей голове Гудильников никак не мог не отреагировать: он быстро соскочил сверху на кафельный пол:
— Вы чо, чурки, совсем, бля, оборзели? — зло выкрикнул он. — На русского руку подняли?
— Ты кого чуркой назвал, лапоть драный? — воскликнул Датаев и выставил вперёд сжатые кулаки.
