— На первый раз делаю вид, что не заметил, — взглянув на посмевшего прервать его речь, сказал Корпусной. — Так вот, зовут меня Никита Сергеевич Заварзин, — спокойно повторил старший лейтенант. — Но это только в том случае, если кто-то из подследственных решит обратиться ко мне с письменной жалобой или предложением, в устной форме обращаться ко мне — гражданин начальник. Понятно?
Никто не проронил ни слова, с любопытством оглядывая нового Корпусного.
И тот с удовлетворением продолжил:
— Молчание рассматриваю, как знак согласия, — он взглянул на свою пластиковую доску, на которой карандашом был нацарапан списочный состав по каждой камере корпуса, и начал называть фамилии. — Сыромятин!
— Павел Георгиевич, шестьдесят четвёртого года рождения, статья сто вторая, пункты «Г» и «З», — привычно ответил один из «Братьев на крови»
— И много трупов на тебе, Сыромятин?
— Шьют четырех, но я согласен на одного, — осклабившись, ответил Сыромятин.
— А на самом деле, небось, с десяток, — заметил старший лейтенант.
— Сколько на самом деле, ведает только сам Господь Бог, — он вздел глаза кверху.
— Ну-ну… — брезгливо поморщился Корпусной и назвал следующую фамилию: — Тараньков!
— Федор Сергеевич, шестьдесят второго года рождения, статья сто вторая, пункты «Г» и «З», — дословно повторил и второй из «Братьев на крови».
— Вы что, Тараньков, подельники с Сыромятиным? — свёл брови в кучу старший лейтенант.
— Никак нет, гражданин начальник! — возразил Сыромятин. — Простое, хотя и удивительное со стороны, совпадение. До ареста мы даже не были знакомы.
— Что ж, бывает и такое, — с улыбкой заметил Тараньков.
— И тоже только один труп? — усмехнулся новоиспечённый Корпусной.
— Так точно, гражданин начальник, один! — нарочито вытянувшись, ответил Тараньков, даже и не думая стирать с лица хитрую улыбку.
— Ладно, проверю, — угрожающе произнёс Корпусной.
— Проверите, один ли труп?
— Проверю, не подельники ли вы с Сыромятиным! — терпеливо ответил старший лейтенант и снова взглянул в свою доску. — Гудильников!
— Валентин Павлович, пятьдесят третий, статья семьдесят седьмая.
— Бандитизм, вроде бы? — вопросительно произнёс новый Корпусной.
Но Гудильников не стал помогать ему: даже глазом не повёл.
— Так точно, товарищ старший лейтенант! — угодливо подтвердил старший прапорщик.
— Ну-ну… — несколько минут старший лейтенант смотрел на Гудильникова потом продолжил: — Гасантулеев!
— Аликбек Алимович, шестьдесят восьмой, статья сто вторая, пункты: «Г» и «З», статья сто семнадцатая, часть три и четыре.
— Ты гляди: не только убийца, но ещё и насильник, — Корпусной покачал головой, снова назвал: — Датаев!
— Айсым Шаймиевич, шестьдесят восьмой, статья сто вторая, пункты: «Г» и «З», статья сто семнадцатая, часть три и четыре, — слово в слово повторил тот.
— Как, опять? — не выдержал Корпусной. — Подельники и в одной камере?
— У нас следствие закончено, дело в суде рассмотрено… — пояснил Гасантулеев.
— Даже своё последнее слово уже сказали… — тут же добавил Датаев.
— Ладно, проверю, — Корпусной снова что-то пометил в доске карандашом. — Рычков!
— Анатолий Егорович, сорок пятого года рождения, статья сто вторая, пункт «Е».
— Ну и камера: одни убийцы и насильники, — брезгливо поморщился старший лейтенант. — Понайотов!
— Серафим Кузьмич, шестьдесят седьмой, статья сто сорок пятая, часть два, — доложил Серафим.
— Слава Богу, грабёж… — с каким-то даже облегчением заметил Корпусной, словно «грабёж» детская шалость. — Хотя бы ты не убил никого… — старший лейтенант придирчиво осмотрел камеру и тихо спросил: — Кто дежурный по камере?
— А для чего вы интересуетесь, гражданин начальник, у нас что, грязно, что ли? — спросил Сыромятин. — А может, вы хотите узнать, кто у нас за шныря шнуркует и «стукачком» его назначить? — он ухмыльнулся. — Так ничего у вас не получится: мы просто не сорим, и каждый убирает за собой…
— Спрашивать будешь тогда, когда тебе разрешат! — рыкнул на него старший прапорщик. — А сейчас к тебе обращается гражданин начальник, понял?
— Ты не рычи на меня, Горилла, и зенками не сверкай, а то Кондратий хватит! А за «поняло» я уже отсидел своё, понял? — спокойно заметил Сыромятин и вопросительно повернулся к Корпусному.
Покраснев от злости, старший дежурный по продолу хотел разразиться матом, но старший лейтенант успокаивающе поднял руку и все также тихо, безо всяких эмоций, спросил:
— Товарищ старший прапорщик, вы, вроде бы, утром докладывали, что не вышел один из подотчётных вам дежурных контролёров, или я ошибаюсь?
— Так точно, товарищ старший лейтенант, не вышел прапорщик Булдаков: грипп у него!
А это означает, что на все камеры контролёров явно не хватает… — он покачал головой, картинно вздохнул и с нескрываемым ехидством проговорил. — Не повезло вам, сто девятая камера: сегодня вы останетесь без прогулки, — на его лице было написано столько сострадания, что глухому вполне могло показаться, что ему действительно жаль жителей этой камеры.
— Не имеете права! — возмутился Гасантулеев. — Нам положено по закону, значит, обязаны предоставлять!
— Представляете, товарищ старший прапорщик: и завтра на прогулку сто девятая не пойдёт! — тут же отреагировав на его эмоциональный всплеск, все также невозмутимо распорядился старший лейтенант.
— Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! — воскликнул довольный старший прапорщик.
— Чо ты лезешь? — прошипел Тараньков на Гасантулеева.
— А чо я? Я ничего, — стушевался тот.
— Два дня без свежего воздуха… — уныло протянул Сыромятин. — Может, одного хватит, гражданин начальник?
— Ещё слово, и к двум добавится ещё один день! — бесстрастно ответил Корпусной.
Он явно упивался своей властью. Сделал паузу, как бы предоставляя возможность подследственным осознать его слова и принять решение, но никто не произнёс ни слова. Удовлетворённо кивнув, старший лейтенант вышел из камеры.
— Теперь ты рычи в камере… сам на сам! — ехидно усмехнулся старший прапорщик, вышел и закрыл дверь на замок…
— От подлюга! — выругался в сердцах Тараньков и добавил. — Горилла безмозглая…
Конечно, Корпусной, по большому счёту, нарушил закон: часовая прогулка в тюрьме считается чем-то святым, как пайка, баня, «магазин», но кому жаловаться? Хотя нет, не совсем точно: не кому жаловаться — есть кому — а кто из этих убийц и насильников решится жаловаться? Вот в чём вопрос…
