Между тем Серафим продолжал:
— Далее ты подумал о том, что если я верну остальные украденные вещи и помогу задержать своих подельников, то мне можно помечтать о снижении срока… И наконец, ещё ты думаешь о том, чтобы поскорее разделаться со мной и отправиться водку пить да кого-то там трахать! Я прав? — обвиняющим тоном произнёс он и чуть привстал со стула.
В глазах адвоката нарисовался самый настоящий испуг.
— Да не бойся ты, стряпчий, — брезгливо заметил Серафим. — Я не собираюсь об тебя руки марать. Так что бери свою толстую задницу в руки, дуй отсюда, а тем, кто тебя послал, передай дословно мои слова: счётчик включён и часы тикают.
— Но я как-то не понимаю… — залепетал тот, чуть осмелев, что никто не собирается на него нападать, — …кому передать?
— Запомнил мои слова? — перебил Серафим.
— Запомнил! — тут же согласно кивнул адвокат, но в голосе вновь послышался испуг, а на лбу выступили мелкие бисеринки пота, сделав паузу, он повторил, перейдя на «вы», — Вы сказали: «Счётчик включён и часы тикают».
— Молодца, — ехидно похвалил Серафим, — А теперь зови вертухая!
Адвокат тут же облегчённо вздохнул и уже хотел нажать на тревожную кнопку вызова, как виновато улыбнулся и напомнил:
— Вы обещали мне сказать, в чём ваша выгода?
— А в том, что я перестану видеть твою мерзкую рожу перед собой! — грубо бросил Серафим.
Адвокат тут же попытался нажать трясущимся пальцем на кнопку и никак не мог попасть, а когда всё-таки нащупал и нажал, почти мгновенно дверь резко распахнулась и на пороге оказался прапорщик, который привёл сюда Понайотова. Судя по его бешеному и обеспокоенному взгляду, он уже был готов к самым решительным действиям. Но увидев спокойно сидящего на стуле Понайотова, мирно улыбнулся:
— Слушаю вас, товарищ защитник!
— Можете отвести подследственного Понайотова в камеру, — адвокат изо всех сил постарался не показать вида, что ему только что пришлось пережить.
— Понайотов, руки за спину, выходи! — приказал конвойный.
Как только дверь за ними закрылась, адвокат перевёл дух и с тревогой пробормотал себе под нос:
— Не понимаю, как он смог так точно угадать мои мысли. Нет, больше я ни за что не рискну встречаться с этим парнем: как посмотрит своим взглядом, так мороз по всей коже… Так что вы, господин Будалов, ищите других способов, чтобы раскрутить этого парня по полной!.. А ваш «сюрприз» с повесившейся невестой не сработал…
Кривошеий быстро сложил в папку листки дела, собственные наброски возможных вопросов и поспешил к выходу…
Глава 27
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Невиновен, но Фемида слепа
Четыре с лишним месяца длилось следствие. Несмотря на усилия не самого плохого адвоката, которого нанял ему Данилка, доказать, что он «не верблюд» и всё было совсем не так, как представляют органы следствия, не удалось. В его кармане, действительно, обнаружены две дорогие старинные монеты из коллекции взломанной им квартиры, а про отпечатки, на которые ссылался адвокат, при обнаружении в квартире резиновых перчаток, это оказалось и вовсе не существенным.
К ещё большему несчастью для Серафима, в тот год была очередная компания по защите имущества советских граждан, и судья вынес довольно суровый для него приговор: шесть лет усиленного режима!
А далее произошло и вообще нечто непонятное.
После вынесения приговора Серафим с помощью адвоката написал кассационную жалобу и стал ждать ответа, но, не получив его, был отправлен на одну из местных сибирских зон. После отсидки нескольких недель, Серафима вдруг вызывают в кабинет начальника колонии. В его кабинете, кроме хозяина кабинета, находился мужчина в штатском, представившийся прокурором по надзору.
— Понайотов? — спросил он.
— Серафим Кузьмич, сто сорок пятая статья, часть вторая, шесть лет усиленного режима! — привычно ответил Серафим.
— Пришёл ответ на вашу кассационную жалобу… — торжественно провозгласил мужчина и сделал эффектную паузу.
— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! — безразличным тоном констатировал Серафим.
— Не угадали, товарищ Понайотов, — с улыбкой возразил мужчина в штатском. — Вот ответ из суда города Омска, — он снова сделал паузу, посмотрел на Серафима и зачитал: — «Освободить из-под стражи, в связи с прекращением уголовного преследования за недоказанностью…»
— Вы что, так шутите? — не поверил своим ушам Серафим.
— Здесь не принято ТАК шутить! Вы — свободны, товарищ Понайотов.
Серафим готов был плясать от радости: он едет домой. Правда и справедливость восторжествовали!
Однако радость оказалась преждевременной: Серафим вышел из ворот колонии и добрался до остановки, чтобы ехать в город, сел в автобус. В нём его снова задержали сотрудники милиции.
— За что, гражданин начальник? — удивлённо спросил Серафим старшего группы задержания.
— Ты чего невинным прикидываешься? — он достал из кармана листовку, в которой был его портрет и надпись: «Из мест лишения свободы бежал особо опасный преступник!»
— Я не бежал: меня освободили! — возразил Серафим и предъявил ему справку об освобождении.
— Отличная подделка! — ухмыльнулся тот, затем сунул её в карман, после чего шёпотом проговорил Серафиму на ухо: — Меня просили передать тебе, Понайотов, что «ты прав: счётчик включён и часы тикают!»
— Кто просил?
— Тебе лучше знать! — загадочно ответил тот и скомандовал: — В машину его!
Вскоре Серафима снова привезли в следственный изолятор. На этот раз его, действительно, обвинили… в побеге из мест отбывания наказания?!! Следствие было не долгим, и через месяц с небольшим к его шестилетнему сроку добавили ещё три года за побег. Кроме того, судья, вместо усиленного режима, резонно рассудив, что Понайотов уже побывал в местах не столь отдалённых, добавил в приговор изменение в режиме содержания: «с отбыванием в колонии строгого режима»…
* * *
Конечно же, Серафим едва ли не каждый день писал из тюрьмы письма матери своей любимой, пытаясь этими посланиями поддержать её. И не понимал, почему она ему не отвечает. А Марина Геннадиевна даже не знала о существовании его писем: она продолжала лежать в больнице. И прошло более полугода, прежде чем её выписали, написав в медицинском заключении приговор ВТЭК: инвалидность второй степени. Когда она вернулась домой и обнаружила в почтовом ящике стопку писем жениха своей дочери, Марина Геннадиевна проплакала над ними несколько часов, читая в них слова поддержки. Потом всё-таки написала ему ответ, но, не желая травмировать, решила не вдаваться в излишние подробности её смерти: Валечка умерла, мол, от горя, когда узнала об аресте жениха.
Получив это послание ещё в тюрьме, до второго суда, Серафим долгое время не мог прийти в себя: едва ли не неделю не притрагивался к пище, не спал и лишь иногда пил воду. Неужели соседские бабушки Валечки все выдумали, когда рассказывали Никитичу эти небылицы? И на самом деле в смерти его любимой Валечки виноват он сам.
