Автор, на правах осужденного прошедший Владимирскую тюрьму в качестве пересыльной, хочет немного рассказать об этой тюрьме.
В те времена, которые описываются в данном романе, Владимирская тюрьма славилась настоящим беспределом, как со стороны ментов, так и со стороны отбывающих там срок местных уголовников. И всем заключенным, переночевавшим одну или две ночи на Владимирской пересылке, оказывалось вполне достаточно, чтобы не только не поминать эту тюрьму добрым словом из‑за отношения к ним конвоя и местных уголовников, но еще и расстаться в ней со своими вещами, повезет еще, если не со всеми.
Когда грабят менты, с этим зэки еще могли как‑то смириться: где найдешь управу на представителей власти, тем более во время этапирования? Но когда оборзевшие местные уголовники насильно отбирают у этапников вещи, продукты, одежду, это не лезло ни в какие ворота. И очень часто приходилось разбираться по воровским понятиям. И в таких случаях обычно везет тем этапам, где среди них присутствует какой‑нибудь уважаемый представитель элиты криминальной среды: Положенец, а еще лучше — Вор в законе. Однако и они не всегда могут оказать помощь пострадавшим от беспредела.
К примеру, такому третейскому судье приходится закрывать глаза на то, когда местные осужденные, правдой или неправдой, кого‑то, из вновь прибывших зэков с этапа, смогли уболтать и заставить поиграть в карты. Тот садится играть, как бы от скуки, на первых раздачах ему дают немного выиграть, вовлекая и возбуждая в нем азарт, а потом, естественно, его раздевают до последней нитки.
В подобных случаях никто и по понятиям не сможет ничего предъявить тем, кто обобрал простых зэков–лохов — и главным аргументом являлся: «насильно никто его не заставлял в карты играть!» И что на это можно возразить? Ничего!
Не правда ли, ситуация сильно напоминает обыкновенный лохотрон?
Нашему герою повезло: этап, которым он был отправлен, попал под так называемую «зеленую волну» и, нигде не останавливаясь, проследовал до самого конечного пункта назначения без единой остановки в местных пересыльных тюрьмах. То есть до самого Оренбурга, а потом их вагон продержали в тупиковой ветке несколько часов, подцепили к другому тепловозу, похожему на «кукушку», и медленно дотащили до Новотроицка, где их уже ожидал конвой из двух «воронков». Один «воронок» приехал за Филимоном, которого этапировали для проведения с ним следственных действий в одной из местных тюрем, во второй загрузили одиннадцать оставшихся осужденных.
Когда выкрикнули фамилию Филимона, он быстро подхватил свой рюкзак и повернулся к Семе–Поинту:
— Ну, что, землячок, добрались наконец и вроде бы без потерь! — А потом, через небольшую паузу, неуверенно добавил: — Во всяком случае, пока…
Позднее, вспоминая эти его слова, Сема–Поинт понял, что они оказались пророческими именно в отношении самого Филимона…
Филимон радушно улыбнулся и еще раз добавил, на этот раз вполне уверенно:
— Думаю, что у тебя все будет нормалек!
— Не сомневайся, дружище: твоими молитвами! Как‑нибудь прорвемся!
Сема–Поинт быстро осмотрелся и, воспользовавшись секундным отвлечением начальника конвоя, протянул Филимону руку для прощания, а когда тот ответил на его рукопожатие, быстро сунул в его ладонь одну из пятидесятирублевых купюр, скоммунизденных во время шмона.
— Это тебе на дорожку! — шепотом проговорил он, и дружески похлопал его по плечу.
При этом Сема–Поинт неожиданно ощутил такую тоску, словно предчувствуя какую‑то непоправимую боль потери близкого человека.
— Может, не стоит: на новом месте «бабки» тебе могут больше пригодиться, — попытался возразить Филимон.
— Я себя тоже не обидел! — Сема–Поинт, стараясь отвлечься от грустных мыслей, хитро подмигнул ему, выразительно похлопал рукой по карману.
— Ну, ты и жучара, дружище! — рассмеялся Филимон, после чего крепко обнял его за плечи и с грустью прошептал» — Хороший ты пацан: очень не хочется затеряться в этом дурацком мире…
В его голосе тоже ощутилась такая тоска, что у Семы–Поинта защемило сердце.
А мы и не потеряемся, — не очень уверенно проговорил он. — Это скала со скалой может встретиться лишь при землетрясении, а человек, если захочет, может встретиться в любой момент!..
— Хорошо бы! — словно прощаясь, с тоскливой грустью проговорил Филимон и медленно направился к выходу.
Его сгорбленная поникшая фигура так и врезалась в память Семы–Поинта. В тот момент его мозг, словно предвидя трагедию, заострил на этом уходе Филимона его внимание.
Забегая вперед, нужно сказать, что Филимон, как и сам Сема–Поинт, словно действительно предчувствовал что‑то. Буквально через два часа после того, как Филимона поселили в камеру следственного изолятора, его живот неожиданно так нестерпимо скрутило, что дежурный по продолу вызвал тюремного врача, совсем еще молодого терапевта. Тот, не разобравшись в диагнозе, сделал обезболивающий укол, но дикие боли продолжились, и молодой доктор обратился за помощью к своему наставнику по институту.
На его счастье, старый хирург дежурил в тот момент и сразу же приехал в СИЗО. Едва ощупав несчастного Филимона, он сразу приказал везти его в операционную палату своей больницы. А потом повернулся к своему молодому коллеге:
— К сожалению, плохо я тебя учил, Сергей Павлович, у твоего подопечного — прободная язва желудка! Не определить ее при таких острых показаниях… — старый доктор поморщился и развел руками: — Можно, конечно, надеяться на чудо, но… — с огорчением покачал головой, — время, кажется, уже упущено…
— Упущено? Но учитель, я же все делал, как вы учили! — чуть не плача воскликнул тот.
— Все, кроме одного, — вздохнул старый доктор.
— И что же? — с болью воскликнул молодой.
— Вы, Сергей Павлович, пропустили такой момент, как резкое повышение температуры, а через некоторое время — такое же резкое снижение температуры, а это о чем должно было сказать вам? — спросил старый доктор.
— Господи, о перитоните! — обреченно выдавил Сергей Павлович, и шепотом добавил: — Как все глупо…
— Да, молодой человек, все это говорило о перитоните, а потом была еще одна подсказка: резкое снижение температуры и вроде бы резкое улучшение состояния больного. Сам организм больного прямо сказал нам, медикам, что больной просто устал бороться, и иммунная система дала сбой!
— И что теперь мне делать, учитель? — его руки тряслись от волнения и переживания.
— Вам, Сергей Павлович, теперь остается только одно: молить Бога, чтобы несчастный дожил до операционного стола!
— А потом?
— А потом все в руках у Всевышнего…
Филимон не только дожил до операции, но даже и прожил еще два часа после нее, и пятьдесят рублей, всунутых Семой–Поинтом, помогали ему избавляться от болей до самой своей кончины. И он до самого последнего вздоха поминал своего подопечного добрым словом. Дело в том, что за эти деньги он сумел не только приобрести несколько ампул морфия, но в какой‑то момент уговорил сестричку, которая дежурила у его кровати, взять себе оставшуюся сумму, а взамен попросил дать ему листок бумаги, ручку и конверт. Быстро набросав небольшой текст, он сложил листок в конверт, написал на нем адрес и попросил сестричку отправить его по почте. Чуть пококетничав, девушка согласилась, взяла конверт в руки.
