Актеры и актрисы несли подарки молодоженам и ставили их возле столика.
— Мы в восхищении! — кричали молодожены в один голос. И с ними ликовал корифей сцены, восьмидесятилетний учитель Тулевича, Георгий Андреевич Барсов.
На этом официальная часть закончилась, и началась пьянка.
Георгий Андреевич остался за столиком с виновниками торжества. Остальные пили и закусывали в зале. Тележки с напитками и угощениями разъезжали между рядов. Неожиданно к столику поднялся огромный мужчина в черной маске. Он гигантскими шагами приблизился к Проскуриной, поцеловал невесте руку и, не выпуская ее из своих огромных лап, повернул ладонь примадонны вверх. Задержав ее так на несколько мгновений, незнакомец туда что-то вложил и быстро ретировался.
Проскурина взглянула на свою ладонь и побледнела.
— Что с тобой, дорогуша? — спросил Тулевич, заметив, как его бледная супруга осторожно кладет на стол сверкающую вещицу.
— Это его брошка, — прошептала Проскурина и лишилась чувств. Тулевич подхватил жену и вопросительно посмотрел на учителя.
— Боже упаси, я этого не ставил, — сказал Барсов, поняв взгляд ученика. — Дай ей воды.
Не видишь, малышке плохо.
Сидевшие в зале решили, что молодожены и метр разыгрывают очередную шутку, и громко зааплодировали. Тулевич побрызгал лицо Проскуриной водой из бутылки с нарзаном, и она открыла глаза.
— Кто это был? — спросила Проскурина шепотом.
— Не знаю, — так же шепотом ответил Тулевич.
Нателла немного пришла в себя, взяла со стола брошку, повертела ее в руках и убрала в сумку. Свадьба заканчивалась. Пора было готовить зал к вечернему спектаклю. Сегодняшний «Бал Сатаны» играли для инвалидов, и опаздывать с началом было неэтично. Когда Кастровский с чемоданчиком вошел в гримерную к Проскуриной, у примадонны началась истерика. Возвращение к Нателле брошки покойного Руслана Ходжаева подействовало на актрису удручающе.
38
Дмитрий Николаевич Лозинский, сделавший операцию Наде Ерожиной, советовал Петру Григорьевичу еще пару дней подержать жену в больнице:
— Мы за ней немного приглядим. Пока все нормально, но у молодых женщин, прошедших через это первый раз, случаются осложнения.
Когда вы ее заберете домой, то постарайтесь найти способ вывести ее из стресса. Она очень подавлена.
— Вы можете перевести ее в отдельную палату? — спросил подполковник.
— Можем. У нас есть коммерческое отделение. Но ваша супруга этого не хочет, — ответил гинеколог. — Сейчас она к вам сама выйдет.
Петр Григорьевич устроился в кресле и стал, не отрываясь смотреть на дверь. При виде жены, бледной, похудевшей, в несуразном больничном халате, у Ерожина сжалось сердце.
— Петя, у меня теперь, возможно, вообще не будет детей. Ты меня прогонишь? — не здороваясь, спросила Надя тихим голосом.
Петр долго клялся, что по-прежнему любит и обожает жену. И что, наоборот, теперь она ему еще дороже. Рассказал, как они обнимались с Алексеем и перевернули автобус. Старался ее развеселить и ободрить. В конце концов Надя улыбнулась, но ее огромные темные глаза продолжали тосковать. В отдельную палату она переходить не хотела, потому что соседки опекали ее и рассказывали о себе. Надя наслушалась такого, о чем раньше и думать не могла. Ерожин оставил для супруги мешок деликатесов и покатил на фирму к Аксенову.
Иван Вячеславович играл с Петровичем в шахматы. У него еще не закончился перерыв, и он перед очередными переговорами хотел расслабиться.
— Уделите мне десять минут, — попросил Ерожин.
— Сдаюсь. Ты, Петрович, выиграл, — сказал Аксенов старому водителю и пригласил зятя в кабинет.
— Я нашел отца Нади, — сообщил Ерожин и увидел, что лицо хозяина кабинета вытягивается. — Я не спятил. Я нашел настоящего ее отца. Нам надо договориться, как с этим жить, — сказал подполковник.
Наконец Аксенов понял:
— Хоть мужик нормальный?
— Классный мужик, — улыбнулся Ерожин. — Вы подружитесь.
— Что же делать. Жизнь — странная штука, — вздохнул Аксенов. Он давно привык к мысли, что Надя не родная дочка, но сердцем этого не воспринимал. А тут — другой отец.
— Девочка очень удручена случившимся.
Я вас прошу: сделайте вид, что для вас это не очень большая, а главное, не слишком горькая неожиданность.
— У твоего сына два папочки, пусть и у Надюхи будет два. Знакомь, даже любопытно, — согласился Аксенов после некоторого раздумья.
— Алексей не москвич. Он живет в Самаре. Приедет — познакомлю. Кстати, у него крупная строительная фирма. Может быть, еще дела вместе закрутите?
Оставив Аксенова переваривать новость, Ерожин сел в машину и покатил в Гнездниковгский к Кроткину.
Сева беседовал через переводчика с китайцами, и Ерожину пришлось ждать. Петр Григорьевич сел в кресло рядом с секретарем Рудиком и подумал: «Какое счастье, что мне больше не надо изображать директора фонда».
Время, когда он замещал болезного Севу, Ерожин вспоминал с ужасом.
— Я на секунду, — успокоил он Кроткина, когда тот проводил гостей и полез в свой холодильник.
— Я тебя рад видеть, Петр. Откушай со мной лососинки. Вчера финны приволокли.
Хороша, — сообщил Сева, выкладывая на стол увесистый сверток в пергаменте.
— Спасибо, ел, — отказался Ерожин. — Слышал, что, пока я сидел в Новгороде, вы для меня квартирку побольше подыскали. У меня деньги есть. Хочу выкупить.
— Да. Было. Хорошая квартира из двух комнат, приличного холла и темного чуланчика. Рядом с Аксеновыми.
— Годится, — улыбнулся Ерожин, записал телефон фирмы, с которой шел разговор о квартире, и, оставив Кроткина лакомиться рыбой, покатил на Чистые пруды.
В свой офис он попал к часу. Грыжин разогревал супчик, и Ерожин с удовольствием разделил трапезу генерала. Фирменные супы домработницы Вари подполковник уважая.
— Иван Григорьевич, а ты живешь и не знаешь, что богат. Я тебе наследство привез, да вручить все времени не было. — Ерожин с удовольствием смотрел, как в руках генерала замерла ложка.
— Ты что-то, Петро, хреновину несешь, — проворчал Грыжин, возвращая внимание к тарелке.
Петр Григорьевич высыпал на стол золото и камни Кадкова.
— Что это, Петя? — Грыжин едва не подавился.
— Тайничок твоего покойного зятя, — пояснил Ерожин.
— Добрался-таки, сукин ты сын, — восторженно проговорил генерал. В восторг его привели не сами сокровища, а работа своего молодого шефа.
— Слушай, Григорич, по совести это надо делить так. Тебе, сыну Коле и твоей суженой.
