– Таких слов нет, Иванчук.
– Любые слова есть, Иванчук, если быть смелым и не бояться их употреблять или придумывать. Ты трус, Иванчук, и ты ленив, как все поколения, из которых ты произошел, после первого же щелчка по носу ты поднимал руки, ты обижался, ты говорил: я так не играю. А они так – играют, Иванчук! Потому что это на самом деле жизнь, а не игра, Иванчук, ты от жизни отказался, а не от игры.
– Не понимаю, что ты хочешь сказать? – морщится Иванчук от дыма сигареты и от туманных слов.
– Ты все понимаешь, – хихикает шут. – Иди, например, к Зоеву, дай ему по морде. Или – в Сарынске за последние годы открылись две частные телекомпании, почему тебя там нет? Или почему ты не открыл третью? Почему не утер нос Зоеву и всем остальным?
– Отстань! – Иванчук щелчком направляет окурок туда, где предположительно находится шут, то есть ровно напротив. – Мне работать надо!
– Не надо! Зачем огораживать дом, в котором ты не собираешься жить?
– Другие будут жить.
– Ага, все-таки не будешь! – злорадно кривляется шут.
– Я этого не сказал!
– Сказал! Ты сказал – другие!
– Я имел в виду…
– После уроков будешь рассказывать, что ты имел в виду, – вдруг обрывает шут. Так любила подлавливать запинающихся учеников химичка Ангелина Борисовна: ошибешься, хочешь исправиться, но она не давала, сажала на место, с удовольствием выводила двойки – особенно примерным ученикам. Зачем и почему она так делала, бог весть, много вообще в прошлом осталось непонятного, неразгаданного – за ненадобностью, впрочем.
Иванчук встает и берется за лопату. Вычерпывает из ямки щебенку, отбрасывает, потом опять долбит ломом. Начинает все больше удовольствия получать от однообразной работы. Однообразная жизнь тоже может оказаться приятной, вот о чем он не знал раньше, как и о многом другом.
Когда Коля узнал, что Лиля вернулась в Сарынск с дочкой тринадцати лет, то, конечно, тут же перед нею явился. С бутылкой коньяка, с цветочком, гордясь своей стройностью и моложавостью, был почти уверен, что она ахнет и скажет: «Иванчук, какой ты стал! Прямо как будто вырос! Надо же, как меняются люди…»
А сам очень боялся, что она постарела и подурнела.
Но нет. Да, возраста прибавилось, естественно, морщинок тоже, но по-прежнему это она, красивая, стройная Лиля. Коля рассыпался в комплиментах, вручил цветок, поцеловал руку. А Лиля, увы, не ахнула, не оценила его изменений к лучшему, она вообще встретила его так, будто виделись лишь вчера. И даже не вчера, а вообще не расставались – выпивали, не хватило, он бегал за бутылкой – и вот опять здесь…
Сидели в захламленной кухне, Лиля курила сигареты одну за другой, вяло расспрашивала Колю о бывших одноклассниках. Коля рассказывал: эта замуж вышла очень удачно, трое детей, кто бы подумал, тот за границей, другой выбился в бизнесмены широкой ноги, а третий в начальники средней руки, а пятая развелась, а шестой умер, как, впрочем, и седьмой, но зато восьмой стал в Москве заметным человеком в шоу-бизнесе, у девятого будто бы что-то со здоровьем, а десятый свое дело открыл (он имел в виду Сторожева), а одиннадцатый в газете сидит (Немчинов), с двенадцатого же по тридцать шестого (столько человек было в классе) неизвестно, что делают и как живут, – сведения смутные или вовсе никаких.
Вошла девочка-подросток, симпатичная, хоть еще угловатая, очень похожая на Лилю. Открыла холодильник, долго смотрела в него.
– Что-то ищешь? – спросила Лиля.
– Вообще-то я иногда ем.
– Ну, сходи в магазин.
– Денег дай.
– Я дам, – заторопился Коля. – В самом деле, пришел с коньяком, а закусить… Устроим маленький банкет!
Он вручил деньги Даше, сказав:
– Только потрать их все, ладно?
– Запросто.
Даша ушла.
– Что, богатый стал? – спросила Лиля.
– Деньги водятся, – уклончиво ответил Коля: дела у него как раз шли не очень хорошо. – А ты надолго к нам?
– На всю оставшуюся жизнь, – ответила Лиля. – То есть ненадолго.
– Загадочно выражаешься.
– Помирать приехала.
У Коли будто что-то екнуло внутри, сжалось. Одновременно возникла очень странная мысль, он ее запомнил: именно чего-то подобного он и ждал. Почему ждал, почему именно чего-то подобного, не понять. Мысль пришла и ушла – без объяснений.
Коля налил Лиле и себе; не знал, что говорить.
– Считай, что ты выразил соболезнование, – помогла Лиля. – А я приняла. Хотя – тебе ведь интересно узнать, что со мной? Не ври, всем интересно. Все любят слушать о чужих болезнях и видеть чужие смерти. Потому что – сегодня не я. Я в Москве почти каждый день видела аварии. Все буднично, обычно. Чаще пустяки, но несколько раз было очень серьезно. С трупами, с кровью. Едешь мимо и думаешь: сегодня не я. Вот и вы все думаете: сегодня не я. Это я так, рассуждаю, не бери в голову. Рассеянный склероз у меня.
– Незаметно, – попытался пошутить Иванчук.
– Это не старческий склероз, не путай. Это… В общем, у меня перспектива высохнуть, атрофироваться и увянуть.
– Прямо-таки сто процентов?
– Двести. Позвони Сторожеву, он врач, он тебе объяснит. А он женат? – заинтересовалась вдруг Лиля.
– Да. Третий раз.
– Идеал ищет. А ведь был в меня влюблен. Скажи ему, что я приехала. И свободна. Пусть приходит и любит. Если теперь захочет, конечно.
– Между прочим, это я в тебя был влюблен, а не Сторожев. То есть он тоже, но я больше. И я тебе, кажется, нравился.
– Вы все мне теперь нравитесь – те, какие были. Только вас уже нет.
– Я остался.
– И правда меня любил?
– До сих пор люблю, – сказал Коля. – Как ты думаешь, почему я до сих пор не женат?
– Неужели поэтому?
– Да.
Коля в этот момент не врал, он чувствовал себя паладином, который долго был предан своей Даме и вот у ее ног, не требующий при этом награды.
– И я тебе нравлюсь? – допытывалась Лиля.
– Конечно.
– То есть как женщина?
– А как кто же? Думаешь, я бы тебя любил, если бы ты была не женщина?
– А как ты любишь? Как в школе или хочешь меня? По-взрослому?
– Ты плохо знаешь психологию влюбленных подростков. Секс и романтизм в их фантазиях легко уживаются.
– И сейчас?
– Да.
– То есть ты хочешь меня обнять, поцеловать? Без дураков?
– Всю жизнь мечтаю, – сказал Коля.
– Тогда целуй.
И они стали целоваться, а потом сползли на пол, хватая друг друга руками, сдирая одежду.
