— Да конечно хочу! Но я. Я в системе, я. Я всю жизнь этого добивался. Я. Нет, как это?
— То есть лучше умереть министром, чем жить библиотекарем?
Быстров смотрит на Варю, глуповато, надо признать, выпучив глаза.
И вдруг начинает хохотать.
— Черт бы меня побрал совсем! — кричит он. — Так просто, а я не додумался! А ведь точно, кому нужен библиотекарь? Варя, я вас обожаю! Вы умница! — Чуть помедлив, Быстров добавляет: — И красавица, к тому же.
— Не врите, — строго отвечает Варя. — Я симпатичная, да. Но не красавица. Кстати, предупреждаю, я с женатыми мужчинами романов принципиально не завожу.
Ох уж принципы наши, куда они деваются, когда появляется то самое, чему нет названия, поскольку слово «любовь» никому ни о чем уже не говорит.
Темно в библиотеке — вечер. Книги валяются на полу, будто кто-то в спешке их раскидал. И один стеллаж стоит косо, опершись о другой.
А вот почему: тут была борьба. Но борьба любовная, борьба страсти: Быстров и Варя лежат на полу, утомленные и томные.
Звонит телефон Быстрова.
Это Светлана.
— Ты где? — спрашивает она.
— Я?.. Да тут. Важное дело.
Варя с легкой усмешкой смотрит на Быстрова.
— Я влюбился, Света! — решается Быстров. — Я встретил замечательную девушку. Ее зовут Варя. Нет, ты тоже замечательная, но я. Я влюбился. Сердцу не прикажешь.
— А позвонить ты мог? Первый час ночи, я волнуюсь.
— Извини, не имел времени и возможности. Ты меня понимаешь?
— Понимаю. И как она?
— В смысле?
— Ну, насчет секса?
— Света, какие ты вопросы задаешь.
— Нормальные вопросы. Дай-ка ей трубочку.
— Зачем?
— Девушка будет стараться, как тебе угодить, а я-то знаю, что тебе нравится. Объясню ей, чтобы не мучилась.
— Не надо. Она не мучается. Она сразу догадалась, что мне нравится.
— А у нас охрану сняли, — сообщает Светлана.
— Правда? Это хорошо.
— Ну ладно, пока. Когда вернешься?
— А если не вернусь?
— Дело твое. Но позвони, предупреди, ладно?
— Хорошо.
Быстров отключается и зовет штатского:
— Эй, как тебя там? Ответа нет.
— Ушел! Я свободен, Варя! Ты понимаешь? Я свободен!
В зале заседаний — известные нам лица во главе с Капотиным.
— Я не понял, — недоумевает Пробышев. — Нам что делать теперь? Столько готовились, столько времени потратили!
— И что вы хотите сказать? — спрашивает Капотин. — Хотите, чтобы над нами вся Европа смеялась? И Америка заодно? Библиотекаря убили! Мы великая держава или шайка мелких бандитов? Прямо смешно слушать вас, товарищ генерал Пробышев. Если мы будем заниматься такими ничтожными убийствами, нас никто уважать не будет! Вон те же американцы — сволочи, но молодцы. По мелочи не расходуются, оккупировали чужую страну, тысячи человек угробили, своих в том числе. Да, их не любят — но уважают. А мы будем за библиотекарями гоняться?
Капотин обводит глазами присутствующих.
— Какие предложения? Молчание.
Рубак понимает, чего ждет Капотин, и решает угодить невысказанному желанию начальства:
— Тогда другого надо. Это самое.
Капотин одобрительно кивает, но видит поднятую руку Переметнова.
— Что еще?
— Понимаете... У меня тут мысль возникла... Мы же чего хотели? Мы хотели, чтобы мы напугались. Ну, чтобы наглели поменьше. Так?
— Ну так. И что?
— Мы уже напугались. Я вот вчера мог бы два миллиона откатить себе, а только миллион откатил.
— А я третью яхту продал! — тут же хвастается Рахманович. — Зачем мне столько? Мне и двух хватит.
— Я тоже сократился! — торопится вставить Деляев. — Хотел на восемьсот квадратных метров дом построить дочке, а оставил в проекте только шестьсот. В самом деле, иметь надо же эту..
— Совесть, — подсказывает Переметнов.
Капотин задумчиво стучит пальцами по столу. И изрекает:
— Ладно. Посмотрим, что дальше будет. Что еще на повестке у нас?
— Бюджет, — говорит Манин.
— Предложения? Манин открывает папку.
— На текущий момент главный дестабилизирующий фактор: оборот незаконных средств фактически равен бюджету. То есть пятьдесят на пятьдесят. Я предлагаю довести процент нелегальных финансов до хотя бы сорока пяти процентов.
— Думаете, реально?
— Утопия! — возражает Субботин. — Нельзя так резко. Ну сорок девять, сорок восемь. А то сразу сорок пять. Жить на что, интересно?
— Действительно, — соглашается Капотин. — Надо исходить из возможного, а не из желаемого. Пишем сорок восемь с половиной. Никто не против?
Никто не против.
Пробышев, недовольный результатами заседания, встречается в укромном месте с Валерой Свистуновым и говорит ему:
— Я не хочу, чтобы в меня пальцем тыкали и за спиной шушукались! Слаб стал Пробышев, уже и ликвидировать без спросу никого не может.
— Так ликвидируем! — успокаивает Свистунов.
— Да я бы рад — не могу открыто идти против власти! Давай ты его порешишь в частном порядке, а? Все, конечно, будут понимать, кто замешан, а нам того и надо.
— А если неувязки? Раньше было все организованно, а теперь никакой страховки. Свидетель какой-нибудь найдется, еще что-нибудь. Повязать могут.
— Следствие в наших руках, ты забыл?
— Отвык я от партизанских методов...
— Вот и привыкай опять.
— Неужели теперь будем подпольно работать? Как уже все хорошо наладилось: открыто обсудили, дали задание, я фактически открыто убил, пресса, интервью. Все как у людей. Сын мной гордится — у меня папа киллер! А теперь что? Прятаться будем, будто мы карманники какие-то?
— Терпи, Валера. Что делать, если у нас наверху либералы сидят? Ничего, будет и на нашей улице праздник!
И Пробышев мечтательно глядит в окно, в сторону улицы, где ему чудится будущий праздник с грохотом государственной музыки и маршировкой тысяч подкованных ног.
Все зрители знают: перед тем как убить героя, в фильме обязательно показывают, как ему хорошо и какой он славный. Чтобы жальче его было.
Не будем отступать от традиции.
Покажем, как Быстров и Варя наводят порядок в библиотеке. Быстров ремонтирует полки, Варя моет окна и вешает занавесочки.
