Но Маша не насторожилась, а попробовала угадать:
— Полная чистота, на столе розы стоят, в холодильнике котлеты, а Георгий трезвый, как стеклышко.
— Ничего подобного! — воскликнула со смехом Людмила, хотя смеяться было не над чем. — Ничего подобного! В квартире была разруха, чего Георгий обычно не терпел, потому что был аккуратный человек, сам он валялся пьяный и больной от гриппа, и был у него вид человека, который в полном отчаянии, который от горя и беды махнул на все рукой.
— А может, просто мужчина так отдыхал на свободе? — негромко предположил Галкин, зная, что его предположение не понравится, но не мог отказать себе в удовольствии поддразнить женщин.
Машу интересовало другое.
— И что он сказал, когда увидел Ольгу?
— Ничего хорошего. Он начал ругаться, начал говорить, что пусть она уезжает обратно, что он тут почти уже женился на другой. И прочие глупости. Но Ольга этому не поверила. Она отчистила с помощью дочери квартиру, дала Георгию выспаться, потом вымыла и его, заставила побриться и сказала: «Ну вот, когда ты теперь в человеческих условиях, я могу и опять уйти. Вместе с дочкой. Или, если хочешь, пусть она останется». Правда, дочка громким голосом тут же не захотела. А он сказал: «Да хватит тебе». И больше ничего не сказал до самого вечера, вернее, до самой ночи, а вот тогда сказал Ольге все.
— Ругался? — спросил Галкин.
— Нет, — ответила Людмила. — Наоборот, говорил слова. Разные. Этого Ольга не пересказывала.
— И теперь они живут счастливо! — выкрикнула Маша таким голосом, каким объявляют, что концерт окончен.
— Да нет, по-разному.
— Тогда в чем мораль? — развел руками Галкин. — С вами, бабами, не поймешь. С вами кто хороший, нормальный, — высказывал он явно личные обиды, — вы сроду не оцениваете, только кукситесь. А кто вам по шее даст, тот и нравится.
— Но-но! — опровергла Маша. — Пусть бы мне кто-нибудь по шее попробовал хоть раз! Ты лучше иди, Галкин, посмотри, как там твой Сергей. Ты в этих делах все равно не понимаешь.
— Очень интересно! — обиделся Галкин. — Живем вместе, на одной земле, я имею в виду — мужчины и женщины, а вы вечно одно и то же: мы понимаем, а вы не понимаете. И как тогда жить? Другой планеты у нас для вас нету! К сожалению!
— Вот и подумай, — напутствовала его Маша.
Галкин ушел, а Маша долго смотрела в окно — и вдруг спросила:
— А газон тот так и завял?
— Да нет. Они весь этот дерн сухой обратно содрали и увезли, а привезли зато настоящего живого чернозема, засыпали, семян туда побросали, весной уже взошло. Жиденько, конечно, но ничего, дело времени. Постепенно — все вырастет.
— Минутку! — встрепенулась Маша. — А ты сама пару лет назад зачем в Америку летала?
— Я по другому поводу летала. Хотя мне тоже эта Эля приглашение выслала, мы же с Ольгой сестры, она ее по дружбе попросила. Я всего-то на недельку. Ты что, думаешь, я о себе? С какой стати? Я о себе не люблю и не умею, сама знаешь.
Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.
А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и придуманном, — ничего, получается. И, главное, не так невероятно, как если бы о себе.
Никакой двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, есть бывшая одноклассница, подруга с такой фамилией, которая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью. История настоящая — и фамилия настоящая, соединяешь — все как в жизни.
КАК У ЛЮДЕЙ
— Однажды к Ольге приехала мама и, пожив неделю, поглядев на окружающую семейную жизнь Ольги, Георгия и их дочери Насти, сказала: «Все у вас не как у людей». — «В чем дело, мама? — поразилась Ольга. — Какие факты заставили тебя сделать такое умозаключение?» — «Да все факты, — ответила мама. — От мужа твоего не то что доброго слова, а вообще никакого не добьешься, Настя все время капризничает, а ты перед ними стелешься, будто не жена и мать, а прислуга у них. И даже не сопротивляешься, а смеешься, как дурочка, будто тебе это нравится. Мне это видеть, как твоей матери, очень обидно, поэтому, извини, дочка, поеду обратно в свою глухомань и, может быть, этой осенью помру, отмучаюсь от вас».
— А чего ей мучаться, если она с ними не живет? — удивилась Маша.
— Зато думает все время. Можно и за тысячу километров мучаться за человека, если о нем думаешь.
Маша согласилась:
— Это правда.
— Ну вот. А после этого их навестила с таким же визитом, но всего на один вечер мама Георгия, которой не было необходимости оставаться надолго, потому что она сама жила в Москве. Просто был повод — день рождения Насти, а мама Георгия ее любила. Подарив ей подарок...
— Какой? — перебил Галкин.
— Я даже и не помню. А что?
— Да у внука день рождения скоро, семь лет стукнуло, а чего современным детям дарят, я понятия не имею.
— Деньгами дай, — посоветовала Маша. — Я племяннице всегда деньгами даю, только спасибо говорит. Безошибочный вариант.
— В данном случае это неважно, — продолжила Людмила свой рассказ, — а важно то, что в конце вечера, помогая мыть посуду, мама Георгия сказала Ольге: «Все у вас как не у людей».
— Прямо та же песня! — заметила Маша. — Слова народные, музыка неизвестного композитора!
— Вот именно, — кивнула Людмила. — Ольга спросила: «Почему вы пришли к такому странному выводу?» Мама Георгия ответила: «Потому что я вижу ненормальность ваших отношений. Георгий у тебя весь неухоженный, даже не побрился ради праздника дочери, ты с ним через губу разговариваешь, лишний раз не улыбнешься ему, не говоря уж о Насте, которую ты затюкала своими замечаниями, да еще по голове ее бьешь, а в голове, не знаю уж, как у тебя, а у людей мозги. Если бы не день рождения внучки, моя бы нога сюда не появилась, настолько вы неправильно живете». Ольга попыталась объяснить свекрови, что Георгий небрит и мрачен потому, что со вчерашнего дня увлекается алкоголем по причине выходных и только за час перед приходом родной матери проснулся. Настя же просто любит перед бабушкой повыхваляться, зная, что ей это нравится, а я ее, объясняла Ольга, по голове не била, а тихонько щелкнула, это у нас вроде игры, ей даже нравится». — «Ну конечно, теперь я еще и виновата, — сказала мама Георгия. — Заставляю внучку безобразничать! Без меня она, значит, тише травы у вас, а при мне кувырком ходит? Спасибо за такое мнение! А щелкать по голове — ладно, твое материнское дело, лупи хоть сковородкой, но учти, я свидетельницей на суде не буду, если ты ее до смерти затюкаешь, я лучше умру от такого позора». И ушла, не попрощавшись с сыном, который, правда, уже спал, и с любимой внучкой, которая ей в данном случае была нужна как орудие ссоры. На Ольгу эти два случая произвели негативное впечатление, но не трагическое, потому что мало ли кто что думает и говорит.
