— Так и сказала? — усомнилась Маша.
— Так и сказала.
— Не верю. Никакая дура-жена не скажет этого мужу.
— Может быть, — улыбнулась Людмила. — Но она сказала. И, что характерно, Георгий утратил интерес к сидению за компьютером. Видимо, наигрался. Он подарил его дочери. И Ольгу тоже перестало тянуть на переписку с кем-либо. Хотя время от времени они пошучивают друг над другом, Георгий говорит: «Пойду пообщаюсь с какой-нибудь Анжеликой». — «А я с Давидом!» — говорит Ольга.
— А я с Серегой, — поднялся Галкин, поняв, что рассказ кончился. — Посмотрю, как он там справляется.
— Иди, иди, — иронично напутствовала Маша. Потом она долго с печальной улыбкой глядела в окно. И вдруг встрепенулась.
— Постой, Людмила! Ты недавно рассказывала, что твой муж сыну компьютер подарил! И еще, помню, говорила, что муж тебя к одноклассникам не пустил!
— Ну и что? Сейчас компьютеры дарить — обычное дело, дети уже с начальной школы за компьютерами сидят. А что муж не пустил, так это только раз. Настроение было плохое, вот и не пустил. А на следующий год запросто, даже сам со мной напрашивался. А ты что подумала? Что я про себя? Со мной такого быть не может. А если бы и было, я бы, извини, не рассказывала. Очень мне надо!
Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.
А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и придуманном, — ничего, получается. И, главное, не так неправдоподобно, как если бы о себе.
А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, которая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью.
История настоящая — и фамилия настоящая, соединяешь — все как в жизни.
ЗНАМЕНИТОСТЬ
— У Ольги в самолетах, когда она стала работать стюардессой, особенно на международных рейсах, довольно часто попадались всякие знаменитости.
— И у нас хватает, — сказала Маша.
— Но реже, — опытно заметил Галкин.
— Да. И большинство из них были люди нормальные. Хотя несколько напряженных случаев все-таки было. Один выпил лишнего, буянил, другому место у иллюминатора не досталось, в претензию впал, как дети, ей-богу, а третий вдруг молитву запел и потребовал, чтобы все тоже пели. Ну, дурь она и есть дурь, она и через блажь выходит, — высказалась Людмила почти афоризмом, помня, что в книгах это часто встречается. — А один, вы знаете его, Тощинский.
Маша и Галкин кивнули: кто ж Тощинского не знает, большой человек, знаменитый, популярный.
— Ему один раз сосед не понравился, будто бы тот выпил, а тот всего-то пива, тем более что в аэропорту свободно продают. Если продают — то для кого? Но Тощинский кричит, задерживает отправку самолета. Ольга хотела его урезонить, но ее другие стюардессы увели в сторону, сами стали Тощинского утешать, потом командир корабля вышел, а тот никого не слушает, охрану свою позвал, потом милицию вызвал. И добился своего, сняли человека с самолета. Я, говорит, могу вообще рейс отменить. И ведь отменил бы.
— Самодур, — осудил Галкин.
— Да не он самодур, а мы дураки, — возразила Людмила. — Принципиальность проявлять надо.
— Тоже верно, — не стал спорить Галкин. — Я бы его самого с рейса снял.
— Вот именно. Пинком под зад, — сказала Маша. И спросила: — Что дальше-то?
Она привыкла, что рассказы Людмилы, как это всегда бывает в правильной литературе, имеют начало, развитие и конец.
Но на этот раз литературы не вышло: больше ничего не было, тем история и кончилось.
Однако бывают парадоксальные случаи: начатое в одном месте может закончиться в другом.
В вагоне послышались какие-то резкие крики. Галкин, хоть был в этом вагоне гостем, но он все-таки тоже проводник и, к тому же, мужчина, он встал и пошел посмотреть, что такое. Но быстро вернулся, вошел, закрыл за собой дверь и сказал с улыбкой:
— Вы не поверите!
— Что? — в два голоса спросили женщины.
— Тощинский! И опять скандалит!
Действительно, это был депутат, член многих комитетов, известный всей стране человек — Виктор Эмильевич Тощинский. Он был в городе Саратове по важным делам и захотел уехать поездом, так как ближайший самолет только утром, а поезд вот он, вечерний, утром уже в Москве. Естественно, ему взяли билет в лучший мягкий вагон, но по какому-то недоразумению в его купе оказалась посторонняя женщина. Помощники и охранники прошлись по вагону, чтобы найти пустое купе. Не нашли, везде сидели два человека или один. Можно было, конечно, людям из свиты сгруппироваться в одном купе, освободив для шефа пустое автономное пространство, но Тощинского заело. Он кричал, что хочет ехать на купленном для него месте, а женщина должна убраться туда, куда ей укажут проводники, чтобы не мешать государственной деятельности Тощинского, ибо он ею не перестает заниматься даже в дороге. Но женщина, которую звали Анна Антоновна и которая, как потом выяснилась, была педиатр (то есть, следовательно, и не такие капризы повидала), оставалась совершенно спокойной, показывала Тощинскому свой билет и говорила, что она никуда отсюда не уйдет. Тощинский сначала убеждал ее с юмором:
— Дамочка, вам же лучше, с мужчиной опасно ехать, я не знаю, как вообще дорога такие билеты продает — в одно купе разнополым людям, а вдруг я на вас нападу? Так что лучше идите к такой же женщине в соседнее купе и не вводите меня в искушение.
— Идите сами, куда хотите, если вам тут не нравится, — ответила Анна Антоновна.
Тощинский разгневался:
— Ну хватит! — сказал он. — Ее добром просят, как человека! Могу и по-другому попросить!
— Это на каком же основании?
— Ты что, не понимаешь? — изумился Тощинский. — Кто ты, и кто я вообще! Ты соображаешь, нет?
— А кто вы? — спросила Анна Антоновна.
— Да ладно, — махнул рукой Тощинский, — нечего придуриваться! Меня вся страна знает.
— А я не знаю.
— Ну перестань, перестань, — даже поморщился Тощинский от такой явной лжи. — Меня по телевизору каждый день показывают.
— Я телевизор лет двадцать не смотрю, — сказала женщина.
— И газеты не читаете?
— Не читаю.
— И фамилию мою не слышали?
— Нет.
Бог знает, в самом ли деле Анна Антоновна ничего не слышала о Тощинском, фамилию которого, действительно, не знали только грудные младенцы, или ей хотелось таким образом защитить свое достоинство, факт остается фактом — она не признавалась.
— Объясните ей! — приказал Тощинский помощникам и охранникам.
Те, как умели, объяснили.
— Очень приятно, — сказала Анна Антоновна. — А документы можно посмотреть?
